Перстень старой колдуньи - [8]

Как он добрался до дома — Кит не помнил. Ноги сами несли его, а от недавней слабости не осталось следа. Он пулей влетел в подъезд и нос к носу столкнулся с дядей Сережей. Тот взглянул на букет, обернутый в прозрачный целлофан с бантиком и спросил, не меняясь в лице:

— Это мне?

— Э-м-м-м… Н-не совсем, — заикаясь, ответил Кит. Уши и щеки его пылали.

— А-а-а, тогда значит нашей малярше Валечке? Что ж, мудро… продолжал подшучивать несносный Овечкин. — Она за три дня недельную работу сделала — и причем, качественно. Такую самоотверженность следует поощрять. Давай я с тобой поднимусь.

— Э… Нет, не надо.

— Ну, как скажешь, — кивнул Сергей Александрович, отводя взгляд, чтоб Никита не видел как в темных его глазах искрится смех и не принял это на свой счет…

— Дядя Сережа, погодите, — Кит выскочил из подъезда во двор вслед за Овечкиным. — Вы… пожалуйста, не говорите родителям… ну, про это, — он кивком указал на букет.

— Понял, — согласился Овечкин. — Мудро! Что ж, удачи тебе.

И он растворился в поднимавшейся мглистой метели. А Никита с замиранием сердца стал подниматься на лифте. Удивительно, но страха в нем не было. Он только волновался, что не застанет Женю… или Еву? И как все-таки её называть?

Пряча букет за спиной, он позвонил. Дверь открыл невысокий щупленький мужичонка с трехдневной щетиной на впалых щеках. От него несло перегаром. За спиной у него слышался грубый смех, женские взвизги и развязные пьяные голоса — как видно, здесь гуляли вовсю, загодя начав отмечать Новый год.

— О! — покачнувшись, произнес Мужичок. — Т-тебе кого?

— Мне? — переспросил Кит, отшатываясь. — Мне Евгению. Она дома?

— Он-на? Дом-ма, — старательно выговорил небритый и, обернувшись, крикнул. — Же-е-ень! Же-е-е-ня-а-а-а…

Но из-под его руки, опередив зычный зов, вынырнула Женя и, схватив мальчика за руку, втащила в квартиру. Ни слова не говоря и не давая ему опомниться, она потянула его за собой по коридору и втащила в одну из дверей. Это была небольшая уютная комнатка со множеством черно-белых и цветных фотографий, развешанных по стенам.

Ева глядела на него, на букет, широко раскрыв глаза. Наконец Никита справился с волнением и протянул ей цветы.

— Ой! Это мне? — она вспыхнула, взяла цветы, зарылась лицом в эти живые пахучие звездочки и отвернулась. Это было так хорошо, так неожиданно — она не находила слов.

Никита заметил слезы у неё на глазах. И понял, что и для Евы это первый в жизни букет.

— С Новым годом! — только и смог он произнести севшим голосом, — то есть… с наступающим… — и протянул ей коробочку, едва вытянув её из кармана онемевшими пальцами.

— Спасибо, — шепнула она, просияв. И… неловко чмокнула его куда-то в шею, приподнявшись на цыпочки.

Пауза хрусталем зазвенела в ушах. Никита задохнулся и поймал её маленькие холодные ладони в свои. Так стояли они долго, глядя в глаза друг другу, и оказалось, что слова больше им не нужны.

Потом Женя осторожно высвободила свои руки. Вздохнула.

— А мне… мне тебя даже угостить нечем.

— Это ничего, я совсем не голодный, — поспешил успокоить её Никита. А это… это чья комната?

— Соседки. Она сейчас придет. Тут я у неё ночую. Иногда…

— А-а-а… — выдохнул Никита. — А может… поднимемся ко мне? Поглядим как там ремонт?

— Ну, не знаю, — замялась она. — А где ты был? Тебя долго не было…

— Я… уезжал, — отчего-то соврал он и сглотнул. Во рту пересохло. Слушай, как же все-таки тебя зовут? Женя или… Ева?

— А как тебе больше нравится? — застенчиво улыбнулась она, потупившись.

— Наверное Ева. Не знаю — и так и так хорошо!

— Ну тогда и зови меня Евой. Хотя… мама звала меня Евгешей — это было её любимое имя.

— А где твоя мама? — спросил он и тут же пожалел об этом.

— Она умерла, — просто сказала девочка. — Ну что? Пойдем к тебе?

— А тебя отпустят?

— А я никогда и не спрашиваю — просто делаю, что хочу. И потом там не до меня…

И они выскользнули из квартиры, которая напоминала утлую лодочку в девяти балльный шторм — грохот, пьяные выкрики, звон разбитой посуды, магнитофон, орущий на полную мощь…

«Боже, как она живет в этом аду? Да ещё с маленьким братиком…» подумал Никита и решил, что он должен спасти её, забрать отсюда. Правда, как это сделать, пока не знал.

— А как поживает Сомик? — спросил он Еву, поднимаясь по лестнице.

— Нормально. Рука совсем зажила — даже следов не осталось. Эта тетушкина мазь просто диво-дивное, — весело ответила та, шагая вслед за ним через ступеньку.

Он открыл дверь своим ключом и ахнул. Овечкин поистине творил чудеса! Квартира сияла как новая — рабочие доклеивали последние рулоны шелковистых обоев, в ванной сверкал темный кафель и белоснежная новенькая сантехника, а свет розоватых светильников в форме раковин отражался в матовых дверных стеклах… Дворец, да и только!

Ева при виде всего этого великолепия сразу потупилась и как-то вся сжалась. Никита провел её в комнату вслед за собой. На свеженастеленном паркете отпечатались влажные следы снега с его сапог. Ева на цыпочках прошла за ним, как будто боялась ступать по этому новенькому паркету, и огляделась.

— Это, что, твоя комната? — спросила она, нахмурясь.

— Нет, тут будет спальня родителей.