Перстень старой колдуньи - [10]

И три бесконечных дня и три ночи он собирался с силами. Он не раз спрашивал себя: а готов ли он к тому, что неизведанное станет его врагом? Что он не знает, кто поджидает его во мраке ночи? Не ведает, какие козни готовят те, кому подчиняется мерзкий котище и странное светящееся кольцо. Никита никогда не молился, не умел этого, но тут — в эти три дня перед битвой он пытался молиться… он начал учиться этому.

Наконец, он настал, этот день. День переезда. До Рождества оставалось ещё два дня, и Никита торопил время: ему хотелось, чтобы Рождество поскорее настало. Он ходил, сутулясь, пряча взгляд, весь какой-то напряженный, зажатый. Даже папа как-то ему сказал: «Слышь, старик, расслабься! Чего ты такой смурной? Переезд — это, конечно, не сахар, — говорят, что один переезд равен двум пожарам и наводнению… Но и не такое бывает прорвемся!» Санчо просто не узнавал своего сына. А тот думал: вот-вот что-то случится, что-то произойдет. Останется Ева такой, какой он впервые увидел её, или душа её скорчится. И станет потерянной для него…

Машина была заказана на восемь утра. По папиным предположениям она должна оказаться возле подъезда в Сыромятническом где-то к половине одиннадцати. Пока все погрузят на Брестской, пока доедут… И Никита решил встать пораньше, чтобы до приезда машины с мебелью — до того момента, когда их лодка пристанет к новому берегу, повидать Еву. И поговорить с ней.

Однако, как назло именно в это утро его сморил крепкий сон. Он проспал! И когда, приподнявшись на локте, взглянул на часы, было уже начало одиннадцатого, а под окном призывно гудел знакомый гудок Овечкинского шофера — условный сигнал. Приехали!

Он выбрался из спальника — и тут же раздался звонок в дверь. Неужели так быстро успели подняться на лифте? Он на ходу натянул джинсы, напялил свитер, и кинулся открывать.

На пороге стояла Ева.

Она была смущена и в то же время глаза её доверчиво улыбалась ему. На ней была новая белая кофточка с перламутровыми пуговками и очень модные черные брючки. Куда девалась та сумрачная колючая девочка, которая так пугала его? Глаза её волшебно сияли и вся она была теперь — воплощение радостного волнения. Казалось, ей ничего не стоит оторваться от земли и взлететь, подобно эльфийской принцессе. Она держала что-то перед собой на вытянутых руках. Это была картонная коробка, перевязанная шелковой ленточкой.

— Здравствуй, — она потупилась на мгновение, — вот… это тебе.

— Мне? — он взял коробку и они какое-то время стояли молча, не отрывая глаз друг от друга.

Наконец, Никита опомнился.

— Ох… извини! Проходи, пожалуйста. И… спасибо.

— А ты погляди, что там.

— Я… да, конечно. Только понимаешь — сейчас тут будет самое настоящее столпотворение — там внизу машина.

— Какая машина? Ваша?

— Нет. То есть да. То есть… в общем, наши вещи приехали. Сейчас их таскать начнут.

— Ой, тогда я пойду.

— Нет, погоди. Давай я тебя с родителями познакомлю.

Он так и не успел открыть коробку с подарком, когда на площадке лестницы появился Сергей Александрович с огромным тюком, в который мама упаковала постельное белье.

— Здорово, — приветствовал Никиту Овечкин и, пронося тюк в открытую дверь, немного зацепил Еву. Та как пушинка отлетела в сторону.

— Ох, простите пожалуйста… мадемуазель! — Овечкин бросил тюк, снял свой отделанный мехом картуз и слегка поклонился. — А что ж это вы стоите тут на дороге? Никита, ты нас не познакомишь?

— Конечно, — всполошился Никита, понимая, что сейчас произойдет нечто совершенно невразумительное: набежит толпа грузчиков, папиных друзей, которые вызвались помочь с переездом, появятся мама с папой… а тут Ева. И ещё этот странный Овечкин — то ли глава бригады ремонтников, то ли рафинированный галерейщик… от которого ничто не укроется — такой уж у него взгляд.

Кит не хотел, чтобы кто-нибудь из его родных и знакомых сейчас видел Еву — не тот был момент — знакомство получится смазанным и каким-то… ненастоящим. Он заметно нервничал, и Ева поняла, что она тут явно не к месту…

— Вот, Сергей Александрович, это — Ева, наша соседка. А это наш друг Сергей Александрович.

Она смущенно кивнула.

В этот момент распахнулись створы лифта и на площадке показался папа. Он принялся выгружать на пол многочисленные коробки. Из поднимавшегося второго лифта слышались голоса — там ехала мама. А снизу по лестнице, пошатываясь, к ним направлялся Евин отец.

Дверца второго лифта открылась, мама выпорхнула на площадку и, увидев сына, крикнула:

— Привет, ротозей! Мы тебя внизу ждали. Спускайся вниз — будешь вещи во дворе караулить.

— О-о-о, какие лю-юди! — громко провозгласил на весь коридор Евин папа. — Соседи, значит. Давайте я вам помогу. Меня Михалыч зовут, будем знакомы.

И он шагнул к опешившей Ольге, дыша на неё перегаром.

— Папа! — пташкой кинулась к отцу Ева. — Пойдем домой. Не нужно тут твоей помощи, ты только мешаешь.

— К-как это? Волошин не может мешать! Я пом-могу. Давай это мне, — он без церемоний выхватил у Никитиной мамы из рук тяжелую сумку и потащил к дверям.

— Э, любезный! — крикнул Санчо и ухватил «дорогого соседа» за рукав. Ты это — того… Мы тут сами управимся — иди отдыхай.