В первый же вечер после приезда в нашу новую квартиру, богато убранную и обставленную для нас родителями, когда мы отужинали и прислуга убрала со стола, моя молодая жена, закурив сигарету, спросила:
— Что мы будем делать?
— Что ты имеешь в виду?
— Не станем же мы весь вечер сидеть дома! Так можно с ума сойти!
— А чем плохо побыть дома? — возразил я.
— Мы не арестанты, чтобы сидеть взаперти. Да это и не принято!
— Что ты предлагаешь?
— Не знаю. Решай сам.
— Я ничего не могу придумать. А чего бы тебе хотелось?
— Пойдём в кино!
— Пойдём.
Фильм оказался плохой, и мы с испорченным настроением, злясь друг на друга, в мрачном молчании вернулись домой.
— Ты во всем виноват! — вдруг заявила Зина.
— Я?! Но почему?!
— Не надо было вести меня на этот дурацкий фильм! Чувствуя, что мы вот-вот поссоримся, я не стал отвечать.
— Что ты молчишь? — обиженно спросила она.
Так начались разногласия. Ссоры и примирения следовали чередой.
На следующий вечер после ужина Зина завела вчерашнюю песню.
— Что мы делаем вечером? — сердитым и недовольным тоном осведомилась она.
— А что бы ты хотела? Побудем дома,— как можно спокойнее ответил я.
— Что значит «побудем дома»? — с притворным удивлением переспросила Зина.
— Ну разве все наши друзья, такие же, как мы, молодожёны, каждый вечер отправляются куда-нибудь?
— Ты их не трогай! Они другое дело! Между нами большая разница!
— Какая же разница?
— Если ты имеешь в виду молодых Фархадианов, так они оба учителя, весь день проводят в школе, с детьми, а вечером усталые и разбитые возвращаются домой с единственной мыслью отдохнуть и посидеть в тишине.
— Все люди, как правило, днем работают, а вечером отдыхают дома,— заметил я.
— Ты просто издеваешься надо мной! — возмутилась Зина.— Тебе, видно, хочется, как в старые времена, держать жену взаперти. Не думала я, что ты можешь так грубо и жестоко обращаться с женщиной!
Постепенно мне стало ясно, что Зину ни истинно иранской, ни современной европейской девушкой не назовёшь. Так, если я ей говорил: «Зина-джан, у меня на рубашке оторвалась пуговица, пришей, пожалуйста»,— она принималась ворчать: «Ну вот ещё, домашнюю портниху себе нашёл! Я женщина двадцатого века, и рабыни из меня не получится! Я вышла замуж не для того, чтобы обшивать мужа и латать его одежду!» Но когда я просил поиграть её на фортепьяно, в ответ раздавалось: «Ещё чего! Мосье полагает, что привёл к себе в дом европейскую девицу! Нет, ошиблись! Я, слава богу, воспитана как подобает иранской девушке и горжусь тем, что мои соотечественницы своим призванием всегда считали стряпню, шитье, стирку, домоводство и уход за детьми!»
День ото дня Зина становилась все придирчивее и капризнее. Всякий разговор у нас сводился к спорам и препирательствам. Одним словом, жизнь наша превратилась в сущий ад!
Психоаналитики учат, что, когда супруги в своих отношениях доходят до взаимных оскорблений и ругани, хорошего не жди. Я знал это. Известно мне было и старое житейское правило: горе тому мужчине, который спасует перед женщиной. И вот теперь я думал сокрушённо: «Не зря говорится: «Голову кошке следует отрубать на пороге спальни невесты!»[40] Теперь уже поздно, я упустил момент! Она раскусила меня и поняла, что я не способен взять верх над нею!»
Наступал вечер, и жена спрашивала:
— Что, снова ага[41] собирается отсиживаться дома? Терпение моё лопнуло! За какие грехи Аллах наградил меня таким мужем!
И мы снова шли к кому-нибудь в гости, и жена моя сразу усаживалась за карточный стол. (Она была отчаянной картёжницей.) Однажды, когда в два часа ночи мы вернулись домой, выяснилось, что моя супруга проиграла две с половиной тысячи туманов.
Тут уж я заупрямился и несколько вечеров подряд категорически отказывался ходить по гостям и возвращаться домой с пустым кошельком. Но на Зину это не произвело ни малейшего впечатления. Она уходила из дома одна, и я не знал, когда она возвращается.
Каждый раз при мысли о том, что, едва прислуга уберёт после ужина со стола, Зина спросит: «Что мы будем делать сегодня?» — и снова начнутся упрёки, я чувствовал себя совершенно несчастным и беспомощным. Препираться с нею было бесполезно, это лишь раздражало её.
Я не знал, как быть. Иногда внутренний голос подсказывал мне: «В конце концов мужчина ты или нет? Задай ей хорошую трёпку, авось образумится!» Но это было не в моих правилах. Я твёрдо запомнил ещё со школьной скамьи, что самый верный показатель культуры народа — отношение к женщине, степень её свободы, и понимал, что избить жену все равно не смогу — я просто перестану себя уважать.
Наконец наступил вечер, когда я сказал себе: «Будь что будет, но я должен проявить твёрдость характера!» — и на обычный Зинин вопрос: «Что будем делать вечером?» — решительно ответил: «Я остаюсь дома!»
— И чем же ты собираешься заниматься? — поинтересовалась она.
— Буду возносить хвалу всевышнему! — ответил я.
— Шутки в сторону! В самом деле, что ты собираешься делать?
— Хочу почитать книгу.
— Книги читают в школе! — поучительно сказала Зина.
— Нет, в школу ходят затем, чтобы научиться читать книги! — пояснил я.
— Но разве чтение — занятие? — удивилась она.
