Перо жар-птицы - [59]

— Уже хорошо, — сказала Варя, сделав несколько глотков. — Ты не думай, что я все сама. Это мы с Людой вместе, — взглянула она на огород. — И больше ночью, ночи лунные, видно, как днем. Зато зимой, даст бог, сыты будем.

Павел терпеливо слушал, дожидаясь, когда можно будет вернуться к начатому раньше разговору.

— Ты мне не ответила. Хочешь, я сейчас им головы сверну, и делу конец?

Прогрохотал, а затем утих состав товарняка. Варя проводила его взглядом.

— Слышишь, мама? У них шутки плохи, приказ есть приказ.

— Ох, слышу, слышу, Павлик. Но я себе слово дала.

— Какое там слово! За одного — расстрел на месте. А у тебя…

— Чему быть, того не миновать.

— Ну, знаешь…

— Боюсь, летать уже не смогут. Скоро год в погребе, в потемках. Да полно о них! Расскажи лучше о себе. Зачем ты это? — кивнула она на буханку хлеба, лежащую на столе.

— Бери, не спрашивай, — сказал Павел. — По закону положенный паек, не то, что ваш эрзац-солома.

— Вижу. Совсем как до войны. Только…

— Говорю тебе, заработано честно, краснеть не приходится. А жить мне лучше там. И тебе покойнее.

— Где уж покойнее, Павлуша! Неделями не приходишь. Дай посмотрю на тебя, милый мой. Здоров ли ты?

— Я же сказал, мама. Все в порядке.

— Костюм какой! Часы… Откуда это?

Павел поправил ловко сидящий на нем светло-серый костюм.

— Знаешь… друг один устроил.

Мимо пронесся новый состав.

— Опять повезли, — вздохнула Варя, глядя в ту сторону.

Он ухватился за это:

— Всюду облавы — на улицах, на базарах, даже в кино, — говорил он. — Люде скажи, пусть носа не кажет.

— А она со двора — ни шагу. Все больше на чердаке или в погребе. Только на ночь в дом идет. Пойдем, позову ее.

Павел взглянул на часы.

— Тороплюсь, мама. На смену пора.

Логвин вышел из села. Позади белели хаты, под соломой, под шифером, кое-где под железом. Одна стояла на самом берегу реки. Наверное, это и был Яготин, и река Супой, залившая в этом году окрестные луга. Или другое село, другая река. Мало ли их встречалось на пути!

За хатами началась сосновая посадка. Он свернул вглубь и, все волоча ногу, с рукой на повязке, двигался так среди молодняка, подальше от петлявшей здесь же грунтовой дороги.

Навстречу шло стадо. Два пастушка гнали его в село. В вечерней прохладе повеяло коровьим теплом.

— Здрастуйте, дядьку, — сказал пастушок.

Логвин кивнул, сунул палку под руку, висящую на повязке, приподнял здоровой рукой кепку, а затем долго провожал их глазами и, когда все скрылись из виду, тронулся дальше.

За посадкой раскинулось поле, а потом — снова лес.

Наконец он вышел к реке, на покатые, тут и там поросшие лозами пески. Было тихо, безлюдно. Перед ним открылась широкая водная гладь и круто поднимающиеся берега на той стороне.

Солнце бросало последние лучи на потускневшие купола церквей, легкая волна набегала на торчавшие из воды быки взорванного моста.

Он бросил палку, скинул с плеча изрядно отощавший мешок, тяжело опустился на землю и долго не сводил глаз с этой с детства полюбившейся реки, уходящих в гору берегов.

В то утро Варя с Любой перетряхивали домашнее добро. На столе лежали ворохом: медный таз для варенья, несколько тарелок, застиранных простыней, ситцевый сарафан, еще что-то из платья. Странное, на первый взгляд, разнообразие непохожих друг на друга предметов.

Логвин шел по безлюдному еще городу. Вот парк, куда Варя приходила с Павликом, где они впервые повстречались со Степаном. Логвин взглянул на здание по ту сторону улицы, где он укладывал кирпич, возводил стены. Перед ним лежали груды обломков.

…Стоя у памятника Шевченку, он смотрел на другое здание… На то, что осталось от него. Здесь Степан и Гриша Засекин получали свою первую зарплату. Снова — искореженные взрывом груды кирпича, висящие на арматуре куски кладки.

…А вот то, что осталось от дома возле собора. Много лет назад, сентябрьским вечером, он оставался здесь с Варей, а потом провожал ее домой… Собор стоял, как и прежде, со своими куполами, а вместо дома чернела коробка без окон.

Люда сняла с комода патефон, вопросительно посмотрела на Варю. Та чуть помедлила, а затем кивнула:

— Что ж, пусть!

И рядом с патефоном положила пластинки.

Они сели у стола, прикидывая каждая в уме: много ли, мало?

— Хватит, Варвара Семеновна? — спросила Люда.

Варя отрицательно покачала головой.

Логвин остановился там, где прежде была калитка, оглядел торчащие из земли столбы ограды, картофельное поле во дворе и в саду и, осторожно ступая меж грядок, двинулся к дому.

Окна были предусмотрительно закрыты. Как всегда, если в доме была Люда. Он тихо подошел к окну и стал вглядываться в комнату.

Логвин увидел Варю, осунувшуюся, исхудавшую за этот год. Она что-то говорила Люде, та отвечала ей, но слов не было слышно; все это казалось сном или безмолвно вертящейся лентой немого кино.

Он стоял неподвижно, боясь пошевелиться, выдать себя словом, дыханием.

Люда принесла вышитый купон. Он всегда надевал его по праздникам. Варя замахала руками, выхватила купон и скрылась с ним в соседней комнате. Когда она вернулась, Люда протянула ей утюг, обычный очаковских времен утюг, подогреваемый раскаленными углями, когда-то она гладила им белье в саду. Варя кивнула, положила утюг на стол.