Перо жар-птицы - [60]

Случайно Люда обернулась к окну, на секунду замерла, а затем закричала громко, истошно. За окном стоял незнакомый, заросший человек, в лохмотьях.

Варя бросилась к окну, распахнула створки и, не проронив ни слова, рухнула навзничь.

Варя прижалась к висящей на перевязи руке мужа, потом припала к ней и принялась целовать.

— Что ты, Варенька! Ну, что ты… — говорил Логвин.

— Ничего, ничего я только… — и залилась слезами.

— Варвара Семеновна! — бросилась к ней Люда.

— Боже, где мы вас не искали! На Керосинной, на Сырце…

Логвин гладил ее волосы:

— Ну, Варя…

— Я от радости, это пройдет, — улыбалась она сквозь слезы.

Лишь сейчас Логвин увидел комнату — «буржуйку», на лето сдвинутую к стене, заколоченный фанерой оконный просвет, еще одну раму с картоном вместо стекла. На миг задержался на столе.

— Как же вы здесь? — И, не решаясь спрашивать дальше, умолк.

— Павлик вернулся, — угадала Люда.

— Еще в ноябре, — сказала Варя, — эшелон их разбомбили под Бахмачем. Три месяца домой добирался, бедный.

— Цел? — спросил Логвин после паузы.

— Слава богу. Посмотрел бы ты на него тогда!

— А Степан?

Варя взглянула на Люду. Снова наступило молчание.

— Где же он? — спросил Логвин.

— Степа?

— Павел.

— На хлебозаводе экспедитором устроился, — сказала Варя.

— Значит, там сейчас?

— Наверное. Только не с нами он живет.

— А где же? — удивился Логвин.

— На Пушкинской.

— Ничего не понимаю.

— Сколько квартир теперь пустует, — подсела к ним Люда. — Не поверите, Николай Матвеевич. Полгорода…

— Зачем же… Разве дома негде?

— Говорила я ему, — сказала Варя.

— Правда, Николай Матвеевич, слушать не хотел, — подтвердила Люда.

Логвин пожал плечами. Еще раз взглянул на стол.

— Что это за выставка у вас?

— На базар я собираюсь, Коля.

— На базар?..

— Да, на базар…

Он подошел к столу, щелкнул по медному тазу, повертел будильник.

— Нужно, Коля. В доме ни крошки.

— Что ж, если нужно… Только вот что, — сказал он решительно, — тебя я не пущу. Так и знай, близко не пущу.

— А больше некому, — улыбнулась она. — Люде нельзя.

— Знаю, что нельзя. Насмотрелся по пути… Сам и пойду, Варюша. В жизни не торговал, да чего не бывает!

— Ты шутишь, куда тебе…

— Правда, Николай Матвеевич, куда же вам! — воскликнула Люда.

Логвин похлопал ее по плечу:

— Решено, Людок. — Потом повернулся к жене: — И не спорь, пожалуйста.

— А вот не пущу! Стану и не пущу! Почему ты смеешься, Коля?

— Еще подеремся, чего доброго, встречи ради…

Правду говоря, мудрено было с рукой на перевязи, с перебитой ногой, после не одного десятка верст, пройденных пешим ходом, прикатить эту тачку на другой конец города. Палку, ясное дело, пришлось оставить дома. Одно из двух: либо опирайся на нее, либо толкай вперед, волочи за собой (было и то, и другое) перекладину тачки.

Без палки нога не ныла, а пекла, пекла нещадно. А тут еще тачка — не очень уж тяжелая, но каждый раз переворачивающаяся на своем колесе то влево, то вправо. Другой разговор — не будь на перевязи левая рука.

И все же с грехом пополам он приковылял к цели и сразу очутился в самой гуще. Здесь продавали, покупали, приценивались, а чаще всего выменивали. Въехав за ворота и пробираясь среди этого человеческого муравейника, он видел, как за скатерть красного бархата насыпали старушке целый стакан соли. Чуть дальше обсуждалась картина в золотой раме — дубы над ручьем и луч солнца, отражающийся в воде.

— Уверяю вас — настоящий Шишкин, — говорила невысокая женщина в очках.

Меценат стоял на своем:

— Кило, мадам.

— Да посмотрите же, вот — подпись…

— Ладно, сто грамм прирежу.

И тут же к килограмму сала прирезывалось еще сто граммов.

Логвин шел дальше, подталкивая тачку.

— Сигареты «Леванте», «Гуния»! Сигареты «Леванте», «Гуния»! — выкрикивали мальчишки.

Мрачного вида гражданин выводил мозоли. Глядя в неведомую даль, он сообщал остальным:

— Я здесь работаю не первый день и торгую по рекомендации. Где бы ни был ваш мозоль — на пальце, на пятке, на ладони…

Немцы попадались редко, зато тут и там мелькали черные мундиры полицаев.

Наконец Логвин приметил свободное место и определился между профессорского вида стариком, сидящим над разложенными по подстилке книгами — брокгаузовские Шекспир и Пушкин, тома словаря «Гранат», академские Козьма Прутков, «Декамерон», и веселым, разбитным человеком, торгующим иконами. Тот сразу же пригласил его в компанию:

— Прошу, прошу до нашего шалашу.

Логвин развязал шнур, достал подстилку и принялся раскладывать на ней свой товар — утюг, медный таз, патефон с пластинками и прочее, обреченное на сбыт.

Неумолкаемый галдеж перекрывал баритон расположившегося здесь же химика. Он предлагал желающим средство от пятен:

— Вас пригласили в приличный дом, неосторожным движением руки вы опрокидываете тарелку с супом на платье вашей великолепной соседки. Дома ее ждет разъяренный муж, сплетни соседей, семейная драма, бытовой скандал… Но всего этого можно избежать, приобретя китайский корень «люци-люци». Вы трете раз, вы трете два — и жирного пятна как не бывало…

Усевшись на привезенной из дому скамеечке, вытянув наконец онемевшую ногу, Логвин стал дожидаться покупателей. Невдалеке, где народа было пожиже, он видел, как четверо в черных мундирах отнимали у какой-то женщины тугой зеленый сверток. Она отчаянно упиралась, прижимая сверток к себе. Тогда один из четверых, подобравшись сзади, вырвал его из рук женщины и, как мяч, перебросил другому. Некоторые всматривались в ту сторону, остальные — к таким делам привычные — и голов не повернули.