Перо жар-птицы - [62]

Логвин уже овладел собой. Против воли у него вырвалось:

— А ты пойди, заяви. И про нее, и про голубей заодно.

Павел расхохотался. И впервые за все годы они услышали в этом смехе, во всех его повадках что-то до боли чужое, жеребячье.

— Вот это ты, отец, глупость отморозил, пардон. А еще умный человек! Ни про Люду, ни про голубей ничего не знаю, не ведаю.

Тут Варя, где у нее силы взялось, встала со стула и тихо, но так, что все в ней дрогнуло, сказала:

— Уйди отсюда, Павлик.

От неожиданности Павел запнулся:

— То есть как это «уйди»?

— Уйди и не приходи больше, — повторила она.

— То есть как же это?.. Родного сына из дому гоните, а Степку ждете и Людку для него держите! Так не дождетесь, чтоб знали! Крепко они на ногах стоят, считайте — навечно здесь. Слыхали, небось, уже к Дону выходят. А может, Степка…

В глазах у Логвина потемнело. Он поднял палку:

— Ты слышал, что мать сказала!

— Ну, ударь, ударь…

И все же предусмотрительно подался в сторону.

— В детстве не бил, хоть сейчас отыграйся. А я хотел по-хорошему… — И, постояв секунду, Павел пошел к двери.

Варя показала на стол.

— Возьми это.

Он обернулся:

— Себе оставьте. Знаю, что жрать нечего, того и на базар мотанул.

— Возьми или выброшу на улицу, — сказал Логвин.

Пожав плечами, он рассовал по карманам банки, бутылку, колбасу. Дверь захлопнулась. Идя по грядкам, он вскоре исчез из виду. Логвин и Варя остались одни. Она казалась маленькой и жалкой.

— Пойду воды принесу, — нарушил молчание Логвин.

— Я сама, куда тебе!

— Хватит, больше тебе не дам.

— Ну и герой ты у меня! — улыбнулась Варя.

Смеркалось.

— Знаешь, иду по Тверской, — снова заговорил Логвин, — а навстречу извозчик. Самый настоящий — пролетка, дуга, оглобли… Где он держал их все эти годы? Не иначе — в нафталине. Чудеса! Зажжем свет?

— Не надо, там на самом дне…

И опять наступило молчание.

Падали листья с деревьев. Издалека слышалась артиллерийская канонада. Она все усиливалась и усиливалась. Падали листья, словно срывало их с ветвей этим гулом артиллерии.

Рано утром, только рассвело, Логвин и Варя сидели в той же комнате, прислушиваясь к гулу.

— Совсем близко… — сказала Варя.

По улице рядом то и дело проезжали санитарные грузовики с ранеными солдатами. Уходили от этой нарастающей из-за реки канонады.

Из соседней комнаты, с подушкой и одеялом, вышла сонная Люда.

Логвин поднялся:

— Там и доспишь.

Все еще припадая на раненую ногу, он вышел во двор. Дождался, когда улица опустела от машин, и сделал знак Люде. Общими усилиями к слуховому окну чердака была приставлена лестница. Взяв одеяло и подушку, Люда взобралась по ней наверх, исчезла в окне. Логвин снял лестницу, уложил ее вдоль стены и вернулся в комнату.

— Так-то вернее будет. Неровен час, опять по дворам пойдут…

Он почти угадал — с улицы, озираясь в разные стороны, точно боясь быть замеченным, шел человек с увесистым чемоданом. Логвин впился глазами в окно.

— Он, — чуть слышно проронила Варя.

Распахнулась дверь, в комнату вошел Павел. Уже не в черном мундире полицая, а в знакомом ей светло-сером костюме, с галстуком, выбившимся наружу. Былого форса за год поубавилось, но держался он уверенно.

— Вот и я…

И, поставив чемодан в угол, уселся на стуле.

— Домой пришел. Не прогоните?

— Что тебе нужно? — спросил после паузы Логвин.

— Гады, сволочи… — не отвечая на вопрос, бормотал Павел. — До самого Люблина обещали… битте — бронь, а вчера — вот… — и сделал известную комбинацию пальцами. — Раненых туда, понимаете, в эшелон этот. Козюра Ванька, Игнатий — они-то пробились, влезли! А меня…

— Что же тебе нужно? — повторил Логвин.

— Дома перебыть нужно, когда они придут.

— Кто «они»?

— Ну, наши же, наши!

Наступило молчание.

— Хорошо, — сказал Логвин. — Оставайся. А там… Словом, сам знаешь, что дальше делать. Пойдешь и всю правду скажешь, всю — начистоту.

Павел поднял голову.

— Вот как! А что будет мне, подумал?

— Что заслужил, то и будет.

— Нет уж, спасибо на добром слове, — засмеялся Павел. — Другая у меня линия: до весны — дома. Людку же прячете… — окинул он комнату. — А за сим перемелется туда-сюда — и в путь-дорогу.

— Куда же? — впервые подала голос Варя.

— Мир большой! Широка страна моя родная… На Урал, а может, в Самарканд. Говорят, город больно хорош. Помозгуем, куда, на досуге.

— А ведь найдут, и там найдут, — тихо сказал Логвин.

— Предусмотрено! Вот… — И вытащив засаленный паспорт, Павел протянул его отцу. — Читайте, завидуйте!

Логвин взял этот вдвое сложенный листок бумаги.

— И отчество совпадает, и год почти мой.

— Карточка!.. — удивленно взглянул на него Логвин.

— Тоже моя, как видишь, — чистая работа. А вот фамилия — это его.

Логвин оторвался от листка.

— Кто он?

— Кто был, того нет. А теперь — я, собственной персоной. Не бойтесь, нет его уже! Не заявится, в окно не постучит. Что вы так смотрите? Думаете… — И он снова залился смехом. — Все честно, чин чином: две чернобурки отдал, перстень — камень вот какой! — и пятьсот в придачу.

Снова послышался грохот проезжающих по улице машин.

Капля по капле в Логвина вливалось что-то тяжелое, захватившее все его существо. Он резко рванул листок надвое, потом — еще надвое, а дальше — рвал и рвал его в мелкие клочки.