Перо жар-птицы - [63]

— Что ты!.. — бросился к нему Павел. — Что ты делаешь!

И, упав на колени, стал подбирать клочья, прикладывая один к другому.

Варя неподвижно стояла в углу комнаты.

Бросив наконец то, что осталось от паспорта, Павел рухнул на пол. Он был раздавлен, смят, как эти обрывки бумаги.

— Теперь конец… Я пропал.

Издали по-прежнему доносился гул орудий.

— Оставайся, — склонился над ним Логвин. — А потом пойдешь и как есть все расскажешь. Трудно это, понимаю, только… Слушай, я с тобой пойду. Тебе легче будет… Слышишь?

Но Павел ничего не слышал. Он твердил одно и то же:

— Все! Теперь конец…

— А вернешься, — продолжал Логвин, — примем. Увидишь — примем, были бы живы. Но чтобы до дна, до самого дна…

Павел сорвался с пола и выбежал из комнаты. Варя кинулась к окну.

— В сад пошел… У дома ходит…

— Никуда он не уйдет, — сказал Логвин.

Гремели орудия вдалеке, по улице ехали последние машины с ранеными.

И вдруг за домом, совсем рядом, раздался выстрел, а вслед за ним исступленный крик Люды.

— Я спала, проснулась, а он там — в себя… — бессвязно лепетала вбежавшая в комнату Люда.

Долетели сюда с проезжающей машины звуки солдатской губной гармоники — мелодия «Лили Марлен», шутовская заупокойная месса по нем, лежащем под деревьями с простреленным виском.

И сразу же в небо взлетели голуби. Кружась в воздухе, они то поднимались вверх, то садились на крыши домов, ослабевшие после двухлетней неволи. Потом опять поднимались, взмахивая крыльями.

С деревьев почти вовсе опали листья. Лишь немногие болтались еще на голых ветвях. По улице с грохотом шли танки, за ними самоходные орудия. Сверху на них сидели десантники. За танками и самоходками двигалась пехота.

Одна самоходка замедлила движение, и с нее соскочил боец в белом полушубке и ушанке, с вещевым мешком за плечами. Кивнув оставшимся на машине, направился к дому. В эту минуту вышла Варя с двумя ведрами на коромысле. Она узнала его, он — ее… Бросился навстречу. Ведра упали наземь и зазвенели о слежавшиеся в ноябрьской изморози листья. Глухо грохнуло коромысло.

Долго, не говоря ни слова, они стояли, прижавшись друг к другу.

— Вот и я, — сказал Степан.

— Совсем такой же, — не сводила с него глаз Варя. — И родинка на щеке.

— Куда же ей деваться! — улыбнулся Степан.

— Правда, куда ей деваться, — закивала Варя.

— Говорил вам, что вернусь.

— А мы знали, что вернешься, — сказала Варя.

Наступила пауза.

— Что же ты молчишь? — наконец вымолвил Степан. — Отец? Люда?

— Дома, дома.

— Павлик?

Варя схватила его за руку:

— Идем, идем скорее! — И повысила голос: — Николай! Люда!

Для военных лет это было вовсе недурно. На двух столах, сдвинутых в длину, располагалась разная снедь — домашнего приготовления и пайковая, видимо, полученная вперед, по карточкам. Тут же — некая кустарная продукция, без которой свадебный стол — не стол.

И, ко всему, освещение — не какой-нибудь пузырек из-под скипидара с фитилем через пробку, а с десяток коптилок, таких и этаких, не иначе — принесенных сюда со всего квартала. Кроме того — две настоящие керосиновые лампы со стеклами.

Гостей было не так уж много — несколько соседей и соседок, среди них те, что два года тому назад в поздний осенний вечер забрели сюда на огонек, пара совсем зеленых юнцов, товарищи Степана по части, в гимнастерках и кителях, млеющие девицы.

Посредине сидели Люда и Степан, а рядом с ними — Логвин с Варей.

Соседка, гадавшая Люде на картах, та, что заглянула в сумерки к Логвину, была, так сказать, душой общества. Подняв свою посудину, она провозгласила: «Горько!»

И другие кричали: «Горько!». Степан и Люда встали и поцеловались.

— А что я тебе говорила, Людочка, — подсела к ней соседка. — Помнишь — большие хлопоты, дальняя дорога и все-таки вернется домой. Вышло по-моему.

С улицы к дому шел Засекин. В шинели, серой шапке-ушанке, с вещевым мешком на плече. Войдя в комнату, остановился, удивленно оглядел собравшихся.

Первым его увидел Степан.

— Гришка! — вскочил он со своего стула и бросился навстречу.

Пока Степан и Засекин обнимали друг друга, пожимали руки, возле них уже были Логвин, Варя, Люда.

— Живы-здоровы, дядя Коля! — говорил Засекин, обнимая Логвина. И остановился взглядом на его руке.

— Все расскажу, Гриша, — сказал Логвин.

Варя припала к его груди, он поцеловал ее, обернулся к Люде, к стоящему рядом Степану.

— Не думал, не гадал…

— Как это не думал? — в шутку возмутилась Люда.

— Эх, черт! Понимаешь, я хотел сказать…

— Все понятно, — улыбнулся Логвин. — Раздевайся.

— Нет, Николай Матвеевич. Раньше… — и вопросительно посмотрел на Степана.

Тот кивнул головой.

Засекин поцеловал Люду в одну, другую щеку.

— Так держать, друзья, — сказал он, а затем сбросил мешок, шинель и, кланяясь по очереди гостям, уселся за стол.

Наступило вполне понятное молчание. Первой встрепенулась соседка:

— Что же это? Штрафную товарищу лейтенанту!

Засекин поднялся с рюмкой в руке, взглянул на Степана с Людой, потом — на Логвина и Варю.

— А если без тостов… Ладно?

После этого за столом снова заговорили, а Засекин обернулся к Степану.

— Рассказывай…

Никто из них так и не знал, с чего начинать…

— На переформировке мы, — кивнул Степан в сторону товарищей. — Скорее всего на Житомир снимаемся.