Перо жар-птицы - [58]

— Давно дома была, Людочка? — спросила младшая.

— А домой ей не надо, — ответила Варя. — Здесь спокойнее.

— И то правда, — подтвердила Антоновна. — Упаси бог…

Зачерпнув из ведра, Варя вышла.

— И зачем вы их держите? — пожала плечами Антоновна. — Самим есть нечего, а они птицу…

— У нее спросите, — понизив голос, сказала Люда.

— Еще б кур, гусей, — вставила младшая, — это я понимаю, а то… Главное, если узнают — подумать страшно… На Кузнечной всю семью из-за голубей этих… и крошек малых — без пощады.

Вернулась Варя.

— Побереглась бы ты, Варюша, — сказала Антоновна. — Слышишь, что Катя рассказывает…

— Про Кузнечную? Слыхала, как не слыхать!

— Просил он тебя, что ли?

— Просил — не просил, но хочу, чтобы целы были, когда вернется.

— А еще, — продолжала младшая, — на Тверской тоже всю семью в расход. Виноградского Исаака прятали. Того, что с деревообделочной, может, помните?

— Будет тебе, Катя. И так тошно, — прервала ее Люда.

— Ну, пора нам, — поднялась Антоновна.

— Посидели бы еще, — сказала Варя.

— Время.

Во дворе послышались шаги. Все встрепенулись. Постучали. Сначала тихо, затем сильнее.

Варя медленно шла к дверям. Открыла одни, те, что в тамбур, потом — другие, наружу…

У порога стоял Павел…

За окнами садилось солнце, а в хате, у стола под образами, сидело трое — старик, тот самый, что после боя пришел вместе с внучкой на лесную просеку, старуха, несмотря на летнюю пору, одетая в ватник, и Логвин, в серой домотканого полотна сорочке.

— Ви їжте, їжте, Колю, — говорила старуха, подвигая Логвину миску.

— Спасибо, Ольга Васильевна.

— Дорога далека, сами знаєте, а здоров'я у вас… Побули б ще, їй-право! Ну, куди вам такому?

— Пора, Ольга Васильевна. Не могу больше.

— Чого б це я знову про те саме? — сказал старик. — Переживає, значиться, чоловік і за ним там переживають, чисто як ми…

— Ой, Володю, Володю! — вздохнула старуха. — Може, і він десь… Хоч би який, аби живий вернувся. — И, взглянув в окно: — Любку жалко. Вам з гори не чути, а воно, сердешне, прокинеться серед ночі і все — «тато», «тато»! Знову ж, як за мамкою убивалося.

— Більше лісом йдіть, дороги обминайте, — сказал старик. — А яке село буде, так краще надвечір. Щоб мало хто бачив. Діла, знаєте, які!..

В хату вошла Люба — девочка, что была с ним на просеке.

— Ну?

— Нікого, діду, — зашептала она, оглядываясь на окна. — Всі до Клавки подалися.

— Це до утра гуляти будуть, — усмехнулся старик. — Що ж, значиться, пора, Матвійовичу. Заждіть…

И вышел во вторую половину.

— Я у вікно глянула, а Клавка самогону несе аж літру, — продолжала Люба.

Логвин поднялся из-за стола. Грузно опираясь на палку, сделал несколько шагов. Левая рука держалась на повязке.

Старуха покачала головой:

— Побули б ще, Колю.

— Дойду, Ольга Васильевна. Если бы не вы… Вы мне как мать родная…

Вернулся старик с пиджаком в руке.

— Візьміть.

Логвин сделал движение.

— Беріть, кажу. Дорога довга, а ночі, знаєте…

Тем временем старуха укладывала в мешок сало, буханку хлеба и еще что-то съестное.

— В Яготині Міщенка Якова спитаєте, — сказал старик. — Хата біля річки, під шифером. В нього і заночуєте, а від нас поклон.

— Сядьмо, — сказала старуха.

Несколько секунд длилось молчание.

— Спасибо вам, Иван Демидович, — поднялся Логвин, — вам, Ольга Васильевна, тебе, Люба. Расти большая.

Он обнялся со стариком, девочкой, старухой.

— Ходіть здорові, — сказала старуха, прижала его к груди и перекрестила.

Безлюдная улица села погружалась в сумерки.

— Я вас до левади проведу, — сказал старик. — А там на посадку йдіть.

Старуха подала ему мешок с едой:

— Що не так — повертайтесь.

…И стоя с Любой у перелаза, долго смотрела им вслед.

Тяжело припадая на палку, волоча ногу, с рукой на повязке лесом шел Логвин. Остановился, чтобы отдышаться, и, собравшись с силами, снова тронулся в путь.

Над перезвоном сосен, разноголосым хором пернатых высоко стояло солнце. Казалось, не было войны, откатившейся отсюда на восток. И все же он шел лесом, стороной от тянувшейся невдалеке проселочной дороги.

Силы таяли. Он опустился на землю и, закинув раненную ногу на палку, долго сидел так среди опавшей хвои, наблюдая диковинный мир обосновавшегося рядом муравейника. Здесь что-то несли, строили, делали дело, по-своему важное и нужные. Потом он встал…

На пути раскинулась поляна. Все так же волоча ногу, он пересек ее и углубился в лес.

Вдруг с дороги послышался грохот машин, потянуло бензином. В кузовах грузовиков с песней ехали солдаты. Он приник к земле и дожидался, глядя в небо, чтобы утихли звуки чужой, непонятной речи.

Когда утихло, он поднялся, отряхнул здоровой рукой хвою, прилипшую к сорочке, осмотрелся вокруг и пошел дальше.

Тогда она еще ничего не знала. Пригибаясь над саперной лопатой, подкапывая всходы картофеля, насаженного от дома до улицы, она приветливо улыбалась сыну. Там, где год назад стояла ограда, теперь торчали столбы, пока что не пущенные в «буржуйку».

— Мама, давай я… — сказал Павел.

— Сиди, сиди. Ты гость. Уже немного осталось. — И снова подкапывала грядки.

— Вот и все на сегодня, — отложила она лопату и, держась за сердце, опустилась на скамью.

— Принеси воды.

Павел бросился к дому и тотчас же вернулся с кружкой.