Периферия - [59]

Молодая грациозная женщина словно сошла в жизнь с древних восточных миниатюр. Врала, врала пословица, что от добра добра не ищут. Отец любил приводить другую: «Что имеем — не храним, потерявши — плачем». Всем, решительно всем хороша была супруга Валиева. И троих детей успела ему подарить, и не располнела, не расплылась, как море-океан, а строго держала себя почти в девичьих габаритах. Но она была только хозяйка дома, а не хозяйка его сердца.

Саид Пулатович питал пристрастие к коврам. Таких роскошных ковров Николай Петрович еще не видел. Они тяжело ниспадали от потолка к полу, лаская глаз орнаментом, сочными бордовыми, желтыми, зелеными, синими красками. Толстый ворсистый ковер был постлан на полу. Гость и хозяин сели у низкого круглого столика орехового дерева — штучного изделия местной мебельной фабрики. Ковер был пушист, как перина. Саид Пулатович протолкнул под локоть Николая Петровича шелковую подушку с вышитыми павлинами. Узор выдавал китайскую кропотливую работу.

— Не люблю стулья, — сказал Валиев, разваливаясь у столика в непринужденнейшей позе. — Сколько раз покупал, столько раз выбрасывал. Стул на работе надоедает. Не все наши старые обычаи изжили себя, нет, не все.

Николай Петрович сел по-турецки.

— Где научились? — спросил хозяин дома.

— Всегда умел. Удобно.

— Рад, что вы меня понимаете. На стуле я чувствую себя как приклеенный. Не на что облокотиться.

Он налил в пиалы холодного чая, придвинул гостю коробки с миндалем, изюмом, сушеным инжиром. «Инжирчик!» — вспомнил Николай Петрович. Прозвище это гармонировало с обликом и манерами Саида Пулатовича. И рассказал Валиеву о цели своего прихода. Неформальное общение позволяет людям спокойно излагать свои нужды, и это содействует работе по наведению порядка.

— Понимаю! Понимаю! — воскликнул директор трикотажки, улыбаясь широко и радушно и одновременно пряча глаза. Ему удавался и такой маневр, требовавший немалого артистизма. — Прежде этого не было, прежде без этого обходились. А вы начали, и мне тоже интересно, к чему вы придете. Но лично у меня, уважаемый Николай Петрович, ни к кому нет претензий. Прошу понять меня правильно — ни к кому. Вам, по-моему, вот на что надо обратить внимание: все ли из того, что у нас прижилось, стоит менять, одемокрачивать? К примеру, туфли или костюмчик я беру у директора магазина. И мне удобно, и директор чувствует свой авторитет. Ну зачем мне или вам у прилавка отираться, плечо и локоть ближнего ощущать? Нужного все равно не возьмешь, нужное на прилавках не лежит. Или отдельный кабинет в кафе. Не знаю, как вам, а мне соседство с широкой общественностью абсолютно ни к чему. Никого лишнего, интим и сервис, отдых душе. Или субботняя банька у Ивана Харламовича. Свой круг, все друг другу симпатичны. Хорошо ли это? Да преотлично! Если, угадывая общее настроение, я за девчатами посылаю, что в этом худого? Почему им до замужества не размяться, не порепетировать? Запретить, ясное дело, не сложно. Но разве я кого-нибудь принуждаю? Наоборот, отбоя от кандидаток нет. Кто хочет и умеет наслаждаться жизнью, пусть наслаждается.

«Гуттаперчевый он какой-то, — подумал Николай Петрович, раздражаясь против воли. — Увертливый. Прожженный. Кто-то ему уже шепнул, чего от меня ждать. Всю эту обстановку он выдаст за подарки дорогого родителя, все отнесет к тому времени, когда ковры были втрое дешевле. Да и откуда ему помнить? Бухгалтерских книг он не ведет, мозги себе пустяками не сушит».

— Знаете, что я предложил бы? — сказал Саид Пулатович, и на сей раз умудряясь не смотреть в глаза Николаю Петровичу. — Чтобы все оставалось как есть. У руководителей должны быть привилегии. Ведь нудно стоять в очередях. Если должность руководителя ничего не дает, кроме двенадцатичасового рабочего дня и обязанности вести за собой массы, то какой от нее прок?

— По-моему, вы отлично укладываетесь в восемь часов, — напомнил Николай Петрович.

— Разве обо мне речь?

— О вас, только о вас, Саид Пулатович.

— Не любите вы меня, — заключил Валиев, не гася улыбки и не меняя уважительного выражения лица. — Вроде бы не сталкивались мы с вами никогда, женщина между нами не стояла, и плечом я вас не оттирал. Не было ничего этого, а нутром чую: не любите, не жалуете. В чем причина? Уж будьте так добры, скажите. И нельзя ли нам сообща устранить ее? За ценой, как поется в известной песне, я бы не постоял. Не скрою, мне бы хотелось видеть вас в числе друзей. Простое ваше товарищеское расположение и то, поверьте, было бы дорого мне. Я не из породы неблагодарных. Вы слышали, что эта выскочка Махкамова мне выдала? Что я нуль без палочки. То есть и не человек вовсе, уважения недостоин, а только глумления и насмешек. Я ее в люди вывел, славу ей организовал, а она вот как отблагодарила. Кого я пригрел? Теперь я посмешище города. Многие при виде меня улицу перебегают, чтобы лицом к лицу не сойтись, руки не подать. Все, с Чиройлиером покончено. Надо перебираться. Удружила Шоира — выкупала в грязи!

— Не люблю — это вы верно заметили, — согласился Николай Петрович, стараясь ослабить тугую натянутость каждого нерва. — Вы заявили, что личной неприязни негде и некогда было зародиться. Но она возникла. По причине вашего несоответствия. Вы директор, от вас судьбы людей зависят. И план государственный, то есть благополучие страны. А вы дела фабричные запустили, ни во что не вникаете, ничего не улучшаете, себя ставите бесконечно выше своих подчиненных. Девчат фабричных развращаете. Сказать, сколько девчат после связи с вами сделало аборты?