Пересекая Африку - [151]

Все страхи по поводу участи отставшего утихли с его приходом в 7 часов; был он мокр, жалок и более похож на мертвого, чем на живого, ничего не евши с момента, как оставил караван. Я поручил его заботам нескольких его дружков и увидел после массажа высохшим и устроенным настолько комфортабельно, насколько обстоятельства это позволяли в нашем случае. Но бедняга был уже неизлечим и умер несколько часов спустя.

Мануэл мне сказал, что если баилунда услышат о смерти Маджуто (они, к счастью, были в другом лагере), то с нас потребуют уплатить вождям крупный штраф, прежде чем мы его похороним. Поэтому мы осторожно и тихо принялись за работу при свете костра и, выкопав могилу в одной из хижин, рассыпали землю вокруг горстями. Затем мы похоронили бедного малого по магометанскому обряду; один из его единоверцев прочитал молитвы, и землю насыпали над могилой так, чтобы изобразить лежанку, покрытую травой. А один из носильщиков лег на нее на час-два, дабы придать лежанке использованный вид.

Хорошо, что мы приняли эти предосторожности, потому что до того, как мы выступили, в наш лагерь явились посетители, и, будь там какие-нибудь заметные признаки могилы, у нас были бы неприятности.

Вскоре после выхода из лагеря мы обнаружили стаю саранчи, которая села ночью накануне и была теперь настолько вялой от холода, что ее можно было стряхивать с деревьев и собирать в любых количествах, каковым обстоятельством — мои голодные люди и не замедлили воспользоваться.

Саранча покрыла деревья необычнейшим образом: каждый сучок и каждая ветка, ствол невысоко над землей — все было целиком завернуто в нее. Во многих местах толщина слоя была в два и даже в три насекомых. Когда солнце начало пригревать сильнее, саранча принялась шевелить крыльями, не покидая деревьев и издавая звук, похожий на журчание воды. Затем более сильные начали двигаться, и меньше чем через полчаса все они улетели.

Много туземцев деловито занимались сбором насекомых и даже срубали приличного размера деревья, покрытые ими, чтобы обеспечить себя этим деликатесом.

В этот день на движение потрачено было лишь два с половиной часа, хотя в пути мы пробыли шесть часов: но один из людей, не задумываясь о грустной судьбе Маджуто, отстал, скрылся и находился в отсутствии до вечера.

Теперь, пожалуй, часто встречались караваны с побережья. Но поскольку состояли они главным образом из туземцев и им же принадлежали, от них нельзя было узнать новостей. Утром нам встретился небольшой отряд людей сеньора Гонсалвиша; они утверждали, будто в Бенгелу не позволяют — более пригонять рабов и что всех, недавно туда доставленных, освободили, а импортеров наказали. Это была неожиданная и неприятная весть для Мануэла и сопровождавших меня баилунда; их лица сразу же заметно вытянулись.

Мануэл только накануне сообщил мне, что рабов все еще вывозят с побережья, особенно из Мосамедиша. Он сказал, что рабов содержат в готовности к погрузке, хотя и рассеянными по городу малыми партиями, вместо того чтобы их держать в бараках, как прежде; пароход заходит на час-два, грузит рабов и сразу же уходит. Я стал расспрашивать о порте назначения, но Мануэл не мог мне дать никаких сведений по этому поводу[246]; да он, впрочем, был слишком невежествен для того, чтобы много знать о внешнем мире.

После того, что показал этот день, я увидел, что способность моих людей совершать переходы становится все хуже и хуже и что надобно предпринять какие-то решительные шаги, или же караван никогда не достигнет побережья, отстоявшего теперь всего на 126 географических миль[247]. Более 20 человек жаловались, что не могут идти на дальние расстояния или же нести что-либо. Все кричали об опухших ногах, неповорачивающихся шеях, ноющих спинах и пустых желудках.

Прибегнув к помощи своей трубки, я просидел в размышлении полчаса, а затем принял решение о мерах, какие надлежит принять. Оно сводилось вот к чему: бросить палатку, лодку, кровать и все прочее, за исключением инструментов, дневников и книг, и затем, взяв несколько отобранных людей, совершить форсированный марш к побережью, а оттуда выслать подмогу главному отряду. И едва решение было принято, как я стал действовать в соответствии с ним, ибо время нельзя было терять.

Мануэл забрал мои брошенные палатку и лодку и пристроил их у своего приятеля в близлежащей деревне. А наутро я выступил, дабы совершить бросок к побережью — с пятью своими людьми, Мануэлом и двумя из его людей, а также с баилунда, которые сказали, что могут идти в любом темпе; троих людей Мануэла я оставил проводниками для каравана. Сопровождать меня вызвались Джума, Самбо, Хамис Ферхан, Мариджани и Али бен Мшангама.

Снаряжение мое состояло из того, что было надето на мне, запасной рубахи, лары домашних туфель, одеяла, сковороды, оловянной кружки, секстанта, искусственного горизонта[248] и письменных принадлежностей. В целом это составило груз в 20 фунтов, который в пути передавался от человека к человеку. Личные мои запасы продовольствия и товаров на дорогу состояли из половины курицы, полученной в Лунги, небольшого количества муки и последних двух ярдов ткани.