Пересечения - [13]

В роддоме Варя впервые по-настоящему ощутила свое одиночество. Из палаты рожениц ее перевели в другую, сразу же после страшного разговора с врачом. Варе пришлось лежать долго, времени для размышлений было в достатке. К соседкам каждый день приходили мужья, родственники, знакомые, о чем-то разговаривали у окна. Дважды сестра приносила незатейливые гостинцы и приветы от сотрудниц из горэлектросети, но Варя отказывалась выходить на свидания и даже подходить к окну. Ей не хотелось никого видеть. Муж, единственный близкий человек, отец умершей девочки, тот, которому она вручила свою судьбу, свою жизнь, не приходил, не передавал записок, не интересовался, жива ли она вообще.

И все-таки она возвратилась к нему.

Чем дальше на юг бежал поезд, тем холодней становилась погода, словно зима спускалась с севера следом за Варей, впервые рискнувшей уехать из Лубен, из, семьи, жить в которой стало сплошной мукой.

А что оставалось делать тогда, бессильной, сломленной, куда идти? Просить приюта у сестры? Кто знает, как живется самой Гале. Перейти в общежитие? Нужно все рассказывать, объяснять. И она вернулась в дом, в котором было принято издеваться над нею, в дом, где постоянно слышались упреки;

— Молодая, здоровая, дрыхнешь, бока все уже отлежала. В твои года я как проклятая утруждалась…

— Вы же знаете, какие у меня были роды, мама, — оправдывалась Варя, и ненависть к старухе леденила ей кровь. — Выздоровлю совсем, опять стану помогать вам.

— Все вы сейчас хороши, — продолжала свекровь. — Жрать бы вам задаром, да на койках валяться, да чтоб инженейры в гости бегали.

Дмитрий запил. После работы, отобедав, уходил, возвращался поздно, дышал в лицо водкой, табаком, плакал в подушку, тихо, тоскливо, по-щенячьи, шептал: «Я помогу, я тебе помогу…» Варя молча брезгливо отворачивалась к стене, не веря ни его слезам, ни его горю.

Уныло барабанили в окна капли первых осенних дождей, гудел в трубе беспризорный ветер. Изредка, шелестя по лужам, проезжала за окнами машина, ощупывая лучом фары комнату, и снова наступала черная тишина. Храпел, уткнувшись в подушку, пьяный муж, несчастный, безвольный, а Варя с удивлением замечала, что ее это даже не трогает: он стал ей совершенно чужим. В комнате было сыро и холодно, свекровь экономила, топила через день. Варя глядела в темноту и думала, думала. От этих дум болела голова и не хотелось жить. Уеду отсюда. Выздоровлю, пройдут холода, и весной уеду. Заработаю на билет, спрячу от этой паучихи, поеду в детдом, там помогут, не станут ничего спрашивать.

Как-то заглянув в горэлектросеть, к своим, Варя по пустячному поводу расстроилась и уже не смогла удержаться. Все казалось постылым, ненужным, мучили боли в пояснице, ныло в груди.

— Что с тобой, Варя? — испугалась Тамара Тихоновна, немолодая женщина, учетчица энергии, увидев бледное, измученное лицо сотрудницы. — Тебе плохо?

Варя замотала головой.

— С мужем плохо живешь? — женщина прикоснулась к Вариному плечу. Варя не выдержала. Слишком долгим было ее молчание, и теперь она спешила выговориться. Глаза Тамары Тихоновны широко раскрывались, она скорбно шептала: «Ох ты, господи!»

— Вот так и живем, — закончила свой рассказ Варя, вытирая распухшее от слез лицо. — Не жена, а прислуга в доме.

— А чего же ты сидишь у них, паразитов? Ждешь чего? Эту ж Запрудную еще кулачихой люди помнят, диву даются, что им за невестка попалась. Ты молчишь, а все думают, что и ты такая, как они. Терпишь чего? Любишь его?

Какая уж там любовь! Мука это была, а не любовь. Жалость, ощущение своей вины. Страх оставить Дмитрия наедине с матерью, ведь он конченый человек. И нарастающая ненависть.

Однажды в скверике возле базара ее встретил Веселов. Была осень, прозрачная, холодная. В воздухе стоял крепкий запах опавших листьев, вдоль заборов серебрилась покрытая влагой паутина, на земле белела изморозь. Варя не замечала ни свежести утра, ни прохожих. Накануне она собрала свои немногочисленные вещи и сказала Дмитрию, что уходит жить к сотруднице. Он посмотрел на жену и вдруг задрожал, забился в истерических рыданиях, сжимая в кулаки худые свои пальцы.

Варя отпоила его водой, успокоила.

— Ты не уйдешь? Я помогу тебе. Я сам.

И она осталась. Что-то надломилось в ней, все стало безразличным — болезнь, жизнь, смерть.

Веселов посмотрел на осунувшееся, заострившееся лицо Вари, зашагал рядом, молча отобрал тяжелую кошелку с покупками.

— Давайте уедем, Варя, — впервые за время знакомства он решился сказать все, не понимая, насколько опоздал. — Я не обижу вас ничем. Мне ничего не надо, только бы вас вырвать отсюда. Вы станете жить, как захотите. Уедем!

— Зачем? — потрясенная его словами, его тоном, спросила Варя, останавливаясь. — Ведь вы просто жалеете меня, Витя. Не надо. Я и сама умею… жалеть.

— Я прошу не ради себя. Пройдет время, может, вы измените отношение… А нет — лишь бы вам было хорошо. Вы думаете, трудно вырваться на волю, а я хочу вам доказать, что это просто, один только шаг. Вам нечего беречь, нечем дорожить. Варя! Жизнь проходит мимо. Ну, представьте, что вы не себя спасаете, а меня.

Варя покачала головой, взяла из мужской руки кошелку и пошла. Через несколько шагов оглянулась: Виктор стоял и глядел ей вслед, сжимая в руке фуражку, словно на похоронах, — большой, нескладный, нерешительный.