Пересечения - [14]

Подбежать к нему, взять за руку. И пойти, не оглядываясь, довериться ему, забыть о том несчастном, который ждет ее дома.

Веселов думал, что она опомнится, скажет что-нибудь, позовет, но она ушла. И больше Варя его не видела: Веселов уехал из Лубен.

Кривой Рог встречал морозом и снегом.

Спрашивая у встречных дорогу. Варя пришла в старую часть города, на Смычку, к домику над заброшенным карьером. Окоченевшая в своем хлипком пальто и старых туфельках. Варя постучала в окно, потому что у крыльца лежал большой черный пес и войти во двор Варя не решилась. Из дома никто не выходил. Варя постучала еще раз, волнуясь, потому что все ее беды отодвинулись перед единственной и по-настоящему огромной бедой — болезнью сестры. Черный пес, не поднимаясь, гавкнул басом, сенная дверь стала уходить внутрь, и на пороге появилась женщина. В следующий миг ошеломленная Варя услышала радостный крик, на нее налетели, схватили в объятия, закружили, прижались теплыми руками и щекой, и лишь теперь, видя родные глаза сестры, смеющиеся губы, слыша ее голос, она поняла: Галя жива, все хорошо. И уже поняв, что все хорошо, она стала хватать ртом воздух, задыхаясь, обмякла на руках у сестры и закрыла глаза.

Прошла неделя. Варя начала подниматься с постели, выздоравливая после стольких потрясений и простуды, в реальность происходящего она верила с трудом. Задремав, вздрагивала, пыталась встать с постели: сейчас войдет свекровь и станет ругать, пошлет чистить хлев. А входила Галя или Надежда Андреевна, мать Галиного мужа, приносили горячее молоко с медом или новый журнал.

Все было рассказано сестре о замужестве, вместе оплакано, вместе пережито.

— Как ты могла столько терпеть?

— Знаешь, он ведь хороший парень. И любит меня, нету у него больше никого. Мы и так с тобой семьи не имели. Боролась. А потом смирилась. Безразлично стало. Если бы не телеграмма, не знаю, что было бы.

— Какая телеграмма?

— От вас, — Варя поцеловала сестру в плечо, обнимая.

— А где эта телеграмма?

— Я оставила Дмитрию, оформить отпуск. А что?

— Мы не посылали никакой телеграммы, — Галя заботливо укрыла колени сестры одеялом. — Понимаешь? А что там было?

— Чтобы я приезжала немедленно, потому что ты… умираешь.

Сестры молчали в сумерках, прижавшись друг к другу.

— Только один человек мог послать эту телеграмму, — прошептала Варя. — Он думал, что я не уеду оттуда сама. Он думал, что я там жертва, беспомощная, жалкая. Он даже не догадывался, что меня совесть не пускает. Если бы Митя был жестоким, злым, все было бы просто. А так… Пойми, я не могла уйти к другому. Один только шаг, господи. Кто знает, сколько нам шагов сделать надо… Один шаг…

— Какой шаг?

Они шептались, как две заговорщицы. Им было хорошо после стольких дней разлуки снова оказаться вместе, и говорить, и знать, что они опять — одно целое.

— Почему ты плачешь? Какой шаг?

— Разве я плачу? Это просто так, — Варя всхлипнула, улыбнулась.

— Понимаешь, он любил меня по-настоящему. Если бы ты видела его, он бы понравился тебе. Да ты ведь и Митю не видела. Он — бедный. Стал пить. И все обещал мне помочь. А мать его стонет, врачей вызывает. Деньги прячет в сундук, под три замка. Все у нее болит, такая несчастная. Ненавижу!

— Они что, оба — несчастные? Юродивые? И ты собираешься туда возвращаться?

— Не знаю… Ему сказала — не вернусь.

Галя крепко обняла ее, ободряя, и тут же ощутила, что сестра плачет, вздрагивая и задыхаясь.

— Что? Что с тобой?

— Господи! Какая я дура! — Варя замотала головой. — Конечно же, Митя дал телеграмму, понимаешь? Единственное, что он мог. Знал, что я не вернусь.

— Варя!

— Да-да, знал. Он потому и запил. Он же у нее как раб. Но мы еще посмотрим, чья возьмет. Мы еще повоюем. Воевать так воевать.

Семейный праздник

Маша передвинула бокал влево, отошла и с удовольствием оглядела накрытый стол. Украшенный горошком и перьями зеленого лука, салат подмигивал маринованным свекольным глазом, селедка купалась в масле под тонкими белыми кольцами лука, нафаршированные луком яйца лихо заломили шляпки из консервированных красных помидоров, заливная рыба пламенела пряной подливой. Два фужера, готовые принять в себя искристое ледяное шампанское, несли на боках снежные узоры.

Маша подошла к зеркалу, поправила пряди на висках, кокетливо подмигнула отражению. Та, другая Маша, из зеркала, ответила ей так же задорно — раскрасневшаяся, счастливая. Густые черные брови, широко поставленные зеленоватые глаза, припухлые губы, не тронутые помадой, свежие, не блеклые, матовая розовость щек. «Недурно для тридцати», — сказала Маша зеркалу. Сняв пылинку с голубого открытого платья, поправив хрустящий накрахмаленный передник. Маша прошлась по комнате, оглядывая через плечо стрелки швов на чулках, высокие каблуки черных туфель, и осталась довольна собой.

— Семейный праздник — Новый год! — она произнесла фразу нараспев и рассмеялась.

Как хорошо, что придуман такой праздник! Сегодня, за этим столом, она все скажет Виктору. Он терпеливо выслушает и поймет. Она скажет: «Витя, не сердись. Я испугалась, что уже не могу нравиться никому, кроме тебя, а ты ведь не представляешь, как это ужасно, когда уже никто не обращает на тебя внимания, кроме мужа. Да и ты… Мне хотелось оказаться среди молодых и доказать самой себе, что я ошибаюсь. Витя, не было ничего, за что бы ты мог меня упрекнуть. Мы просто танцевали, пели, дурачились. Знаешь, они ведь неплохие ребята, эти молодые, ничем не хуже нас, когда нам было по двадцать. Это простая компания, пластинки, никакой выпивки, никаких пошлостей. Я ходила с Наташкой, из третьей квартиры, знаешь? Она поступила в этом году в медицинский. Такая милая девушка, некрасивая, но очень душевная. Это их компания — студенты, медсестры, чертежница, все молодые, бессемейные. Представляешь, и я — среди них. Не сердись, пойми меня. Ты все работаешь, мне ужасно плохо без тебя, и я пошла, раз, потом еще. Ну и что? Все уже кончилось. Я поняла, что не стара. Но они, молодые, просто неинтересны. Они все немножко однообразные, беззаботные слишком, что ли. Ну, понимаешь, я почувствовала, что намного старше их, вижу больше, чувствую больше, знаю. Моя работа перестала казаться мне занятием ненужным. Молодые парни гораздо беднее тебя духовно. И я поняла, что нужен мне лишь ты, мой самый-самый… Ну, понимаешь?»