Пересечения - [12]

Дмитрий был ласковым и после свадьбы. Когда свекровь выходила во двор или в хлев. Варя приникала к груди мужа, тихонько спрашивала: «Ты любишь меня?» — и, не дожидаясь ответа, смеялась, счастливая. Она не видела его испуганных глаз, иначе многое поняла бы раньше. Только когда сказала, что будет матерью, объявила с благоговейной счастливой торжественностью, он выдал себя:

— Маму… спросить надо.

— Что ты говоришь? Спросить? Как ты можешь?.. Ведь я теперь сама буду мамой.

— Еще неизвестно. Понимаешь, нам будет трудно…

— Митя! — она с ужасом подумала, что ее могут заставить что-то сделать тому, маленькому, внутри ее. — Ты же муж мой. Отец его, понимаешь?

Он молчал, и впервые Варя поняла, что в этом молчании — приговор их любви, их счастью.

На следующий день свекровь сказала Варе:

— На аборт сходишь. Рано вам. (Варя упрямо покачала головой.) И не супротивься. Что вы смыслите в жизни-то?

— Никуда я не пойду, хоть вы меня повесьте, — сказала Варя сквозь слезы. — Я буду рожать.

— Дура ты! — крикнул Дмитрий. — Тебе же хуже будет, ты подумай. (Варя с ненавистью посмотрела на его измученное страхом лицо.) И не гляди на меня так, я не убийца, не проходимец с улицы!

— Правильно, сынок, — сказала старуха. — Детдомовская она. Еще неведомо, чье дите в ней: ходють к ней всякие инженейрия, комсомолия, собрания водють, а комсомолия — чай, тоже детей рожает обнаковенно.

Варя онемела. Нужно было повернуться и бежать из этого дома, но не было сип. Она цеплялась за призрачную надежду: все образуется, как-нибудь уладится — по той естественной для человека вере в добро, которую воспитали в ней и родители и детский дом. Верилось: ребенок свяжет их с Дмитрием общей радостью и общими заботами. Хотелось, в конце концов, чтобы хоть одному живому существу она стала необходима.

Пытаясь сломить упорство жены, Дмитрий надоедливо уговаривал ее, но она молчала и старалась не глядеть в тоскливые просящие глаза. Ей приходилось носить ведра с водой и пойлом для свиней, убирать в хлеву, таскать дрова в дом. Она терпела и ждала: еще четыре, три месяца…

Однажды вечером Варя решила вытереть пыль с буфета. Дмитрий уже возвратился с работы, умылся на кухне, поужинал и рассказывал матери о какой-то шабашке, о деньгах. Варя, стоя на табурете, медленно листала старенькую книгу, подарок сестры еще с детства.

Книги лежали на верху буфета. Приподнявшись на цыпочки. Варя протянула руку с книгой вверх, табурет под ее ногами качнулся, треснул, и, корябнув ногтями гладкую поверхность дверок и толстого стекла, Варя упала животом на ножку перевернутого табурета, а головой ударилась об угол шкафа. Она пыталась крикнуть, губы беззвучно шевелились, свет в глазах вспыхивал и меркнул, и тихий звон в ушах наплывал и исчезал.

Она очнулась от боли. Боль кромсала ее поясницу так, что Варя решила: это смерть. Где-то рядом громко кричала женщина. Ужас и отчаяние были в этом крике. Слезы наполняли глаза Варе, и кляксой расплывалась блестящая поверхность светильника на темном потолке, и лицо человека, укутанное в белую марлю, склонялось над Варей неестественно перевернутым.

— А-а-а!! — тоскливо рвался чужой крик.

— А-а-а!! — закричала Варя, чувствуя, как разламывает ее невыносимая тяжесть.

Легкий звон уводил сознание в сумрак. Все исчезало, переставала болеть голова, становилось хорошо и блаженно, но тут же чьи-то холодные жесткие пальцы начинали бить Варю по лицу, возвращая к боли.

— Ты кричи, кричи, милая.

Шли часы, появлялись и исчезали чьи-то глаза, руки. Это было словно вне времени, вне мира, — бред, тяжелый бред.

И когда схватки прекратились, когда тело освободилось от непрестанной пытки, Варя окунулась в ласковую мягкость сна. Ей еще не разрешали спать, разговаривали, спрашивали, но она, шепча ответы, уже отдавалась сну, в котором были покой и умиротворение.

Наверное, она долго спала, потому что женщины в палате смотрели на ее радостную улыбку со странным состраданием и удивлением. Шевельнув головой. Варя ощутила боль, прикоснулась рукой к повязке на виске, вспомнила свое нелепое падение и обрадовалась, что все уже кончилось. Варя проснулась днем, когда принесли кормить детей. Глядя сквозь полуприкрытые веки на то, как смешно красное существо шевелит головой и причмокивает, неумело хватая крошечным ртом разбухшие соски. Варя чувствовала, как наполняются груди молоком, и ждала, ждала, когда же принесут ее ребенка, ее дочь. Она помнила чье-то слово там, в комнате с черным потолком: «Девочка».

Вот уже все покормили своих крох, вот уже уносят их по одному — аккуратные смешные сверточки-конверты.

— А я? — тихо сказала Варя, когда сестра проходила мимо ее кровати. — А мне?

— На третий день, — начала было говорить сестра, запнулась и как-то странно добавила: — Сейчас… — И тут же поспешно вышла из палаты, в которой вмиг установилась тишина.

Тотчас появилась полная большая женщина в халате, подошла и присела рядом с Вариной кроватью на табуретку. И еще две сестры показались в дверях, и у одной из них Варя увидела шприц в руке, и, прежде чем присевшая женщина стала говорить о войне, о слабом здоровье, недоеданиях. Варя уже поняла все и снова надолго нырнула в сумрак.