Перепутье - [11]

Гувернантка, конечно же, была уверена, что они улеглись и уже крепко спят. Ее было нелегко провести, но девочкам, к их бурному восторгу, это удавалось довольно часто.

— Она спит. Было так жарко… — Элизабет смотрела на него широко открытыми голубыми глазами, в точности такими же, как у матери. Этот взгляд всегда трогал Армана до глубины души. Он подошел к дочери и поднял ее своими сильными руками. Этот высокий, крепкий человек и в пятьдесят с лишним лет ничем не уступал молодым. Только седина густых, красиво подстриженных волос и суровые складки на лице выдавали его возраст. Но дочери и не задумывались о том, что отец на много лет старше матери. Главное, что он их папа, и они обожали его так же, как и он обожал их.

— Скверно, что так поздно, а вы еще не спите. Что вы здесь делали? — Он знал, что проказы обычно начинает Мари-Анж, но Элизабет только рада присоединиться к сестре. На этот раз случилось то же самое. Лиана включила свет, и их взору предстала неутешительная картина: повсюду валялись игрушки, выброшенные из ящиков и чемоданов, которыми была уставлена комната.

— О Боже, — простонала Лиана. Они распотрошили все, кроме чемоданов с одеждой. — Что это вы тут делали?

— Искали Марианну, — невинно ответила Элизабет, сияя своей беззубой улыбкой. Передние зубы у нее недавно выпали.

— Разве вы не знаете, что я не упаковывала Марианну? — Марианна была любимая Кукла Элизабет. — Она на столе у тебя в комнате.

— Разве? — Обе девочки захихикали. Они так расшалились, что уже не могли остановиться. Арман постарался придать лицу строгое выражение, но девочки так веселились и при этом так походили на мать, что он не мог на них сердиться. Да у него и не было на то причин. Мадемуазель держала их в строгости, а Лиана была прекрасной матерью; поэтому Арман мог с удовольствием общаться с дочерьми, не изображая из себя строгого отца. Но для порядка он все-таки немного побранил их по-французски, указав, что им следовало бы помочь маме укладывать вещи, а не разбрасывать их. Он напомнил девочкам, что через два дня они уезжают в Нью-Йорк, и поэтому все должно быть готово.

— Но мы не хотим в Нью-Йорк. — Мари-Анж серьезно смотрела на отца, как всегда выступая и за себя, и за сестру. — Мы хотим остаться здесь. — Лиана со вздохом опустилась на кровать Мари-Анж, Элизабет забралась к ней на колени; Мари-Анж тем временем продолжала по-французски говорить с отцом. — Нам нравится здесь.

— А разве вы не хотите покататься на корабле? Там есть кукольный театр и кино, и еще много интересного. А в Париже нам всем будет очень хорошо.

— Нет, не будет. — Она покачала головой и посмотрела в глаза отцу. — Мадемуазель говорит, что там скоро начнется война. Мы не хотим ехать в Париж, если там война.

— А что это такое? — шепотом спросила Элизабет, сидя на коленях у матери.

— Это когда люди дерутся. Но в Париже никто не собирается драться. Там все будет так же, как здесь. — Арман и Лиана переглянулись, и Лиана поняла, что Арман собирается утром серьезно поговорить с гувернанткой. Он не хотел, чтобы девочек пугали разговорами о войне. В наступившей тишине голосок Элизабет прозвучал особенно громко:

— Когда мы с Мари-Анж деремся, это война? Все рассмеялись. Мари-Анж опередила родителей:

— Нет, глупышка. Война — это когда люди стреляют друг в друга из ружей. — Она повернулась к Арману: — Правильно, папа?

— Да, но войны уже давно не было, и теперь не стоит думать об этом. Теперь пора спать, а завтра утром вам придется снова запаковывать все вещи, которые вы разбросали. — Арман постарался придать голосу суровость, но едва ли напугал кого-нибудь. Он так любил дочерей, что потакал им во всем.

Лиана отвела Элизабет в ее комнату, Арман уложил спать старшую; через пять минут они встретились у себя в спальне. Лиана все еще улыбалась, вспоминая о проказах детей, но Арман, стаскивая свои лакированные туфли, озабоченно хмурился.

— И что это ей вздумалось пугать девочек разговорами о войне?

— Но она то же самое слышит и от нас. — Лиана вздохнула и стала расстегивать свой великолепный черный шелковый жакет от Пату. — Утром я обязательно поговорю с ней.

— Посмотрим.

Арман смотрел, как жена раздевается у себя в туалетной комнате, и его раздражение как рукой сняло. Внутренняя связь между ними была настолько прочной, что ее не могла ослабить даже усталость, накопившаяся за этот бесконечный день. Лиана сняла воздушную блузку из органди, открыв взгляду Армана шелковистую белизну прекрасного тела. Арман поспешил в свою туалетную комнату и минуту спустя вернулся босиком, в белой шелковой пижаме и темно-синем халате. Лиана уже лежала в постели; прежде чем погасить свет, Арман заметил ее улыбку и нежное кружево розовой шелковой сорочки.

Он лег рядом, его рука мягко скользнула вверх, ощущая шелковистую нежность ее шеи, затем медленно спустилась вниз и коснулась ее груди. Лиана улыбнулась в темноте и нашла губами губы Армана. Они обнялись, и все исчезло — дети, гувернантка, президент, война…

Единственное, о чем они помнили, срывая друг с друга одежду, это была их страсть, становившаяся с годами лишь острее. Когда сильная рука Армана коснулась обнаженного бедра Лианы, она застонала. Он снова поцеловал ее, и она ощутила легкий запах его одеколона. Их тела слились; он входил в нее сначала осторожно и нежно, потом со все нарастающей страстью, и она впервые за долгие годы снова почувствовала, что хочет от него ребенка. Их поцелуи становились все более страстными; наконец, в ночи снова послышался тихий стон — на этот раз стон Армана.