Перекресток версий. Роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в литературно-политическом контексте 1960-х — 2010-х годов - [74]

Однако еще раз подчеркнем: Войнович не упоминал о присутствии Сарнова при встрече с Лиснянской. Равным образом, что рассказывал ему о просьбе Липкина.

Кстати, Сарнов тоже не сказал прямо, что в квартире Войновича присутствовал. Лишь деталями это обозначено.

Детали подобного рода — не доказательство, если нет свидетельств. Так что похоже, Сарнов не об увиденном рассказывал. Интерпретировал сведения, найденные в источниках, которые не стал называть. Опознать их нетрудно: воспоминания Липкина и Войновича.

Липкин объяснял, по какой причине выбрал Войновича. А тот — в автобиографическом романе — сообщил про отключенный телефон в своей квартире. Но оба не указали точную дату визита Лиснянской. По такой вот причине и понадобился Сарнову упомянутый выше сказочный зачин: «В один прекрасный день…».

Других причин использования фольклорной поэтики мы не видим. Повествуя о дальнейшем, Сарнов подчеркнул, что липкинскую просьбу Войнович тогда воспринял «как руководство к действию. Но прежде, чем найти способ переправить рукопись за границу (такие возможности в то время у него уже были), надо было переснять текст романа на пленку».

Речь шла о фотокопии. Войнович, как отметил Сарнов, «надеялся, что решит эту техническую задачу самостоятельно (не так-то много вокруг него было людей, которым он мог бы доверить эту тайну, чтобы взять их себе в помощники). На первых порах, помню, он привлек к этому делу общего нашего знакомого, диссидента Игоря Хохлушкина. Но Хохлушкин вскоре объявил себя русским националистом и как-то быстро исчез с нашего горизонта».

Если верить Сарнову, он знал планы Войновича. На это указывает слово «помню» и такие обороты, как «общий наш знакомый», «наш горизонт».

Тут Сарнов несколько увлекся нарративом. Если все знал в подробностях, так непонятно, почему сам не помог фотографировать рукопись, когда Хохлушкин «быстро исчез». Уместность помощи вроде бы подразумевалась, раз уж ему Войнович сообщал о затруднениях.

Опять же, непонятно, почему Хохлушкин вдруг «объявил себя русским националистом». А главное, как это мешало помочь Войновичу.

Если Сарнов «помнил» описываемые события, так несуразности повествования налицо. Однако все они объяснимы, если мемуарист опять интерпретировал сведения, найденные в книге Войновича.

Там характеризуется незадачливый помощник и объяснено, что его торопливость связана с изданием сборника «Из-под глыб». Проблематика книги — философское осмысление российской и советской истории, а потому Сарнов утверждал: Хохлушкин «объявил себя русским националистом».

Войнович сообщил, что иностранными журналистами была устроена пресс-конференция, где обсуждался сборник «Из-под глыб», и Хохлушкин счел участие в ней делом важным, а к роману Гроссмана «отнесся с явным пренебрежением». Сарнов же в очередной раз пересказал чужие воспоминания по-своему, вот и получилась череда несуразностей.

Сарнов их не заметил. Далее же сообщил: «Войнович тем временем окончательно убедился, что в одиночку ему с этим не справиться. И тогда он подключил к делу Андрея Дмитриевича Сахарова и Елену Георгиевну Боннэр, а им фотографировать страницы машинописи помогал еще один человек — друг Андрея Дмитриевича, физик и правозащитник Андрей Твердохлебов».

В книге Войновича нет сведений об этом помощнике. Сарнов на этот раз интерпретировал мемуары Боннэр. Там рассказано о помощи Твердохлебова, объяснено, чем тогда он был известен.

Отметим, что специфика повествования в сарновской статье обусловлена особенностью задачи. И она двуедина. С одной стороны, автор демонстрировал, что был свидетелем или даже участником описываемых событий, на это и указывали детали, упомянутые выше. А с другой — не сообщил о своем участии непосредственно, предоставляя читателям сделать такой вывод самостоятельно.

Прием известный. Цель его использования угадать несложно: если повествователю инкриминируют обман, то можно ответить, что о своем участии прямо не говорил, а за чужие догадки отвечать не намерен.

Возможно, мы ошибаемся. И вдруг найдутся иные причины, обусловившие использование этого приема. Главное, что в дальнейшем он используется постоянно. И дело не только в специфике нарратива. Тут суть важна.

Сарнов утверждал в мемуарной статье, будто знает, как рукопись копировалась и доставлялась за границу. По его словам, «все это — в общих чертах — давно и хорошо известно».

Да, «в общих чертах». А в конкретных источниках — разночтения. Наконец, в работах историков литературы можно найти и подробности. К примеру, в упомянутой монографии Дж. Гаррарда и К. Гаррард «Кости Бердичева. Жизнь и судьба Василия Гроссмана». Как выше отмечалось, книга, опубликованная в 1996 году, подводила итог многолетней работы исследователей[151].

Гаррарды сообщили, кто решал задачу копирования гроссмановской рукописи. А в примечании указали, что выяснили также, где ее копировали: «Это было в квартире превосходного литературного критика Бена Сарнова, с которым нам посчастливилось встретиться и которым мы теперь восторгаемся»[152].

Неожиданная подробность. О копировании «в квартире превосходного литературного критика» не упоминали когда-либо Войнович, Боннэр и Липкин. Кто предоставил такие сведения Гаррардам — в их книге не сказано. А жаль. Правда, можно догадаться.