Патриотизм и русская цивилизационная идентичность в современном российском обществе - [68]

Шрифт
Интервал

В контексте иррациональной концепции Муретова, война – это грех ради великой любви к родине, совершаемый с осознанием ее безусловной необходимости. Характеристика исполнения патриотического долга как греха не отрицает возможности нравственной оценки совершаемого, такая постановка вопроса привлекает к полемике П.Б. Струве, который, определяя свое отношение к поставленной проблеме, создает образ родины, предстающей одновременно в двух лицах – «мать» и «дитя»[145]. Родина-мать символизирует охраняющее начало, тогда как родина-дитя – воспринимающее. Струве ставит вопрос о взаимодействии этих двух начал в контексте аксиологического определения истинного национализма (патриотизма), суть которого состоит в служении национальному Духу, осознанном и одушевленном. Любая попытка определения абсолютного содержания или формы национального Духа категорически отвергается Струве, поскольку развитие народной жизни, по его мнению, формирует вечную подвижность и творчество национального Духа, т. е. ценность свободы занимает особое место.

Струве разделяет национализм на ложный, материальный, связанный с закреплением содержания национального Духа с определенными народными началами, и истинный, формальный, основанный на идее свободного творчества. Предпочитая последний, он акцентирует внимание на важном значении абсолютных прав личности, противопоставляя их государственному принуждению, которое уничтожает национальную культуру и творчество, придает деятельности личности материалистический характер.

Например, русское общество XVIII в., по мнению Струве, было не способно (с позиции свободы личности) самостоятельно ощущать потребности культуры и соответствовать им. Именно поэтому понятия «народ», «нация» выступают компрометирующими (опасными) началами в политике, тогда как права личности определяют свободное развитие национального духа. Аргументируя неполитический характер абсолютных прав человека, признавая таковыми «свободу жизни, разума и слова», Струве считает свободу не просто условием, но и целью национальной культуры[146].

Превосходящее значение духовного характера культуры перед ее техническими и материальными достижениями означает, что поиск абсолютной субстанции национального духа завершен и выражает себя в ценности свободы и ее воплощении в неотчуждаемом праве.

Таким образом, определение понятия патриотизма Струве через взаимосвязь свободы человека и национального Духа претендует на доказательство одного из интересных для современной политической практики России выводов: «Либерализм есть единственный вид истинного национализма»[147].

Струве согласен с мыслью о существовании эроса и возможного греха, но главным признаком определяет его неразрывную связь с этосом, поэтому вводит понятие действенного патриотизма. Этический действенный патриотизм – это прежде всего духовная творческая свободная работа личности над собственным совершенством и служение либеральному идеалу, который дает единственную возможность дальнейшего национального развития. Струве видит специфику обязательной моральной нормы (должен любить) в ее безличности, отношении ко всякому субъекту; так же определяет отличительные признаки национального эроса (просто любит), состоящие в его индивидуально-личном отношении. Характер любви, таким образом, является главным условием ее направленности.

Иначе говоря, этический действенный патриотизм или истинный национализм (тождественные для Стуве понятия) – это не только задача борьбы с внешним врагом, но и «в не меньшей степени он есть и нравственная борьба с собственной духовной слабостью» – «блюдение себя»[148]. Струве аргументирует необходимость отказа от патриотизма, связанного с народным или национальным началом в политике, и обосновывает возможность его действенного выражения в либеральной форме. Родина, таким образом, в большей степени есть «дитя», которое развивается под влиянием самоопределившейся личности.

Конкретизация понятия «родина» в смысле выделения ее определяющих признаков, становится актуальной в концепции Н.В. Устрялова. В рамках обозначенного выше спора он считает, что национальный эрос обладает и разрушительной, и творческой силой одновременно – в этом его противоречие и красота. Родина, таким образом, приобретает значение эстетической категории. Использование в политике этических норм, так же как и моральную абсолютизацию «технических правил» политики, автор считает абсолютно недопустимым[149]. Ситуация, связанная с поддержкой интервенции в борьбе с советской властью, никаким образом не может отражать истинного патриотического начала. Для Устрялова нет и не может быть никаких недостатков политической власти, пробуждающих в человеке предательские мотивы, завуалированные символом патриотизма.

Если осмыслить критерии познания родины (истина, история, сознание, красота, эрос), то предательство, на наш взгляд, может возникнуть только в условиях поиска истины, так как это единственная категория, в основе которой лежит сомнение. Если человек предпочитает истину, которая в данный момент противоречит интересам отечества, то либо он вне политики, либо он предатель. Например, истина в бессмысленности проведения военной операции, связанной с численным превосходством врага, идейными, духовно-нравственными убеждениями и другими причинами, противоречит обязательному требованию исполнения патриотического долга. Если человек без сомнения выполняет свой долг, то он истинный защитник отечества и политический субъект, в основе его действий лежит вера.


Рекомендуем почитать
СССР: от сталинского восстановления к горбачевской перестройке. Вторая половина 1940-х – первая половина 1980-х гг.

В послевоенный период Советский Союз прошел сложный и противоречивый путь развития. В экономике были достигнуты масштабные результаты: к середине 1980-х гг. по экономическим показателям он превратился во вторую державу мира. Однако на этапе постиндустриального развития СССР стал проигрывать в конкуренции с Западом. Значительные изменения произошли в развитии советского общества. Оно представляло из себя живой, развивающийся организм. Общество развивалось в сторону все большего разномыслия, в нем уже существовали носители различных идеологий.


ХX век: проработка прошлого. Практики переходного правосудия и политика памяти в бывших диктатурах. Германия, Россия, страны Центральной и Восточной Европы

Бывают редкие моменты, когда в цивилизационном процессе наступает, как говорят немцы, Stunde Null, нулевой час – время, когда история может начаться заново. В XX веке такое время наступало не раз при крушении казавшихся незыблемыми диктатур. Так, возможность начать с чистого листа появилась у Германии в 1945‐м; у стран соцлагеря в 1989‐м и далее – у республик Советского Союза, в том числе у России, в 1990–1991 годах. Однако в разных странах падение репрессивных режимов привело к весьма различным результатам.


Кольцо Анаконды. Япония. Курилы. Хроники

«Кольцо Анаконды» — это не выдумка конспирологов, а стратегия наших заокеанских «партнеров» еще со времен «Холодной войны», которую разрабатывали лучшие на тот момент умы США.Стоит взглянуть на карту Евразии, и тогда даже школьнику становится понятно, что НАТО и их приспешники пытаются замкнуть вокруг России большое кольцо — от Финляндии и Норвегии через Прибалтику, Восточную Европу, Черноморский регион, Кавказ, Среднюю Азию и далее — до Японии, Южной Кореи и Чукотки. /РИА Катюша/.


Кольцо Анаконды. Иран. Хроники

Израиль и США активизируют «петлю Анаконды». Ирану уготована роль звена в этой цепи. Израильские бомбёжки иранских сил в Сирии, события в Армении и история с американскими базами в Казахстане — всё это на фоне начавшегося давления Вашингтона на Тегеран — звенья одной цепи: активизация той самой «петли Анаконды»… Вот теперь и примерьте все эти региональные «новеллы» на безопасность России.


Кольцо Анаконды. Арктика. Севморпуть. Хроники

Вместо Арктики, которая по планам США должна была быть частью кольца военных объектов вокруг России, звеном «кольца Анаконды», Америка получила Арктику, в которой единолично господствует Москва — зону безоговорочного контроля России, на суше, в воздухе и на море.


Мир, который построил Хантингтон и в котором живём все мы. Парадоксы консервативного поворота в России

Успехи консервативного популизма принято связывать с торжеством аффектов над рациональным политическим поведением: ведь только непросвещённый, подверженный иррациональным страхам индивид может сомневаться в том, что современный мир развивается в правильном направлении. Неожиданно пассивный консерватизм умеренности и разумного компромисса отступил перед напором консерватизма протеста и неудовлетворённости существующим. Историк и публицист Илья Будрайтскис рассматривает этот непростой процесс в контексте истории самой консервативной интеллектуальной традиции, отношения консерватизма и революции, а также неолиберального поворота в экономике и переживания настоящего как «моральной катастрофы».