Past discontinuous. Фрагменты реставрации - [81]

.

Вместе с тем, нося столь высокие официальные звания и регалии, он оставался, видимо, все тем же дилетантом-эстетом, салонным говоруном и самоучкой-знатоком в искусстве, каким его сформировали годы, проведенные в русской художественной колонии Мюнхена и в лавках парижских маршанов на рубеже столетий, откуда он переместился в салоны, частные галереи и художественные издания Серебряного века. Будучи по характеру кладоискателем-первопроходцем, он всегда имел «запасной аэродром», куда мог скрыться, когда институциональные бои принимали плохой оборот; он пользовался популярностью среди сталинской элиты в качестве великосветского живописца-портретиста (и автора сочных красочных натюрмортов; вспомним Троцкого и его шутку о брюкве). При всей тяжести возлагаемого на него государством доверия в щекотливых делах, он никогда не выходил из амплуа артиста, даже на бюрократической службе вдохновляясь служением искусству и только искусству.

Сама идея культурного наследия, которая переживает столь невиданный идеологический и инвестиционный расцвет в путинской России, опирается на устойчивое представление о прошлом, репрезентированном отдельными экспонатами-памятниками, тщательно очищенными («освобожденными») от собственной истории, контекста и среды. Это полностью соответствует доктрине расчистки в реставрации, с ее мифом о раскрытии для выявления чего-то первоначального, некой квинтэссенции – идеи, замысла, облика, – для чего необходимо уничтожить все, что этой первоначальности не отвечает. Красноречивым образом каждое появление Грабаря на общественной арене на протяжении его долгой жизни было связано с той или иной разрушительной катастрофой, будь то революция, масштабная (пере)стройка или война, тот или иной эпизод массового разрушения людей, вещей, традиций, социальных институтов и имущественных отношений. В контексте таких всеохватывающих сломов и уничтожения ценностей неизбежно возникало практически неограниченное пространство для манипуляции ими, и не только в смысле дискурса ценностей, но и в прямом смысле слова, на художественном рынке. Даже не увенчавшись коммерческим успехом в свое время, кампания Грабаря по «муссированию» древнерусского искусства на Западе, провалившаяся в результате Великой депрессии, уже после смерти Сталина все-таки дала возвратный толчок антикварному рынку. Икона стала излюбленным символом русской души для сочувствующих за рубежом и для интеллектуалов в отечестве, средством антисоветской пропаганды для диссидентов и ястребов холодной войны, предметом подпольной торговли среди советских коллекционеров и валютчиков[392]. Заслуга Грабаря с его «муссированием» в этом тоже была.

Существование и процветание в целом (если не считать эпизодов гонения, в которых серьезно пострадали его сотрудники, тогда как сам он отделался лишь недолгой опалой) такого персонажа в ареопаге сталинской культуры, просвещения и политики; существование и процветание, более того, такой системы ценностей и институтов в рамках сталинского социализма не может не вызывать удивления. Ведь, следует еще раз повторить, советский режим, как и все движения под знаменем «Коммунистического манифеста», основывался на отрицании традиции и ценности исторического прошлого и основывал мораль на этике бедности, разоблачая все, что превосходит норму сверх необходимого, как источник эксплуатации и неравенства. Тем не менее в самом сердце такой экономии – а именно, внутри большевистского истеблишмента с его авангардными претензиями – расположилось нечто заведомо несовместимое: «карман», в котором угнездилась разновидность культа памятника, химера, составленная из буржуазных музейных ценностей и стратегий ленинской организации масс. Именно в этом «кармане» сохранились и институционально укрепились ценности, совместимые с ценностями, процветавшими в музеях, салонах, учебных заведениях и на рынке Запада, ценности исторического и художественного культа памятника – средоточия буржуазных вкусов, фетишистских установок и националистических идеологий, прямо враждебных, казалось бы, интернационализму пролетарской, а затем социалистической культуры и той экономической теологии «удовлетворения потребностей» – политэкономии социализма, которую Сталину удалось сформулировать только в конце жизни.

Грабарь как отец-основатель и верховный жрец советского культа памятника не только нашел способ сосуществовать с символической экономией социализма, в условиях коммунистического «равенства в бедности» (Брехт), большевистского отказа от всяких ценностей как избыточных по сравнению с режимом большевистской austerity и постоянной подозрительности по отношению к старым спецам. Компромисс был достигнут, когда старые спецы были вычищены из идеологического аппарата, а идея национальной культуры сменилась идеей о наследовании под знаменем соцреализма всей мировой культуры советским обществом для удовлетворения духовных потребностей самого передового общественного строя. Духовные потребности, согласно этой доктрине, неуклонно росли вместе с материальными потребностями и так же неуклонно удовлетворялись решениями партии и правительства.