Past discontinuous. Фрагменты реставрации - [72]
Мне показали черную, как уголь, на вид совершенно обуглившуюся доску. Вопрос, что я на ней вижу, поставил меня в крайнее затруднение: при всем моем старании я не мог различить в ней никакого рисунка и был чрезвычайно удивлен заявлением, что на иконе изображен сидящий на престоле Христос. Потом на моих глазах налили немного спирта и масла на то место, где, по словам художника, должен был находиться лик Спасителя, и зажгли. Затем художник потушил огонь и начал счищать размягчившуюся копоть перочинным ножиком. Вскоре я увидел лик Спасителя: древние краски оказались совершенно свежими и словно новыми. С таким же успехом удаляются и позднейшие записи[334].
В приеме и жесте реставрации рождается опыт революции и революционная «океаническая» чувствительность в наблюдателе. В этих свидетельствах, казалось бы, сосредоточился весь спектр переживаний человека, на глазах которого происходит чудо радикального исторического обновления. Но как согласуется этот опыт со знанием того, что дух реставрации – то есть дух повторения, воспроизведения, возвращения, возрождения – противоречит самой сущности революционного, нового и живого, для которого повторение традиции есть «кошмар»: «Традиции всех мертвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых»?[335]
Между тем нож иконника возвращается и все срезает и срезает один слой за другим, как будто снимая одну за другой материальные отложения «традиции мертвых поколений» в поисках живого, «лучшего»:
Ничего не мог бы понять человек, который взглянул бы в первый раз на его работу. Половина доски была заклеена бумагой: так привез ее офеня откуда-то с дальнего севера, заклеив бумагой, чтобы не осыпалась. Но вот на другой половине Брягин уже снял бумагу, под бумагой видна была грубая живопись совсем недавнего времени. Но и эту живопись счистил он, действуя терпеливо и осторожно своим ножичком (самым обыкновенным ножичком, как обыкновенны и нехитры были все вообще инструменты и средства, служившие для иконной расчистки). Под грубой ремесленной мазней показалось что-то иное, лучшее. Но и на это смотрел мастер с пренебрежением… И брал он кисточку, обмакивал в жидкость, проводил по иконе, потом тихо и упорно двигал своим ножичком[336].
Желание опережает и обесценивает объективное знание. Муратов вспоминает далее: «ему так хотелось…»
Мы стояли с Остроуховым так подле него (реставратора) часами и наблюдали эту работу. Остроухов волновался, руки у него холодели. Ему так хотелось, чтобы «вышел» XV век. А вдруг окажется только XVI… И вот чуть ли не ночью из постели извлекал меня звонок по телефону. «Целый день вас ищу. Знаете, что случилось? Дошли, наконец, до настоящего слоя. Евгений Иванович говорит, что, пожалуй, даже не XV век, а XIV-й», – и можно было догадаться по телефону, как у Ильи Семеновича замирает от восторга сердце[337].
Для Муратова явление света и цвета из раскрытой черной доски было вестью об общности между русской и европейской историей, о принадлежности русского искусства – великому наследию Возрождения[338]. Трубецкой дал мистическое истолкование раскрытию как явлению радуги прощения над Голгофой:
прозрачное выражение духовного смысла ‹…› радужное земное преломление небесного света ‹…› ощущение действенного сочетания силы Христовой с жизнью человеческою и жизнью народною[339].
«Революция, разрушая, собирает воедино» – этим тезисом знаменитый историк древнерусского искусства и реставратор Александр Анисимов в 1919 году начинает доклад, посвященный собиранию «распавшейся Руси», с провозглашения революционной роли реставрации, которая противостоит аннигиляции («ничто») и собирает из рассеяния общенациональное «нечто»:
Современники революционных бурь, собирая распавшуюся Русь, мы творим свое большое дело без заранее надуманного плана: план решен историей за нас. Революция, разрушая как бы все, не может творить новой жизни из ничего. Всегда должно остаться нечто, то никогда не умирающее и жизненное, чего не может унести никакая революционная волна ‹…› В процессе гибели отмирающего уже заключен отбор жизненного, собирание его рассеянных элементов воедино для создания новых форм[340].
Невозможно не узнать этот пафос познания и овладения неумирающим в мертвом в написанном Андреем Платоновым полутора десятилетиями позже эпизоде поисков души, движителя мировой истории, в операции по вскрытию трупа. Снимая слой за слоем ткани и раскрывая внутренности, герой «Счастливой Москвы» хирург Самбикин ищет в теле умершей женщины
одно таинственное вещество, следы которого есть в каждом свежем трупе. Это вещество имеет сильнейшую оживляющую силу для живых усталых организмов. Что это такое – неизвестно! Но мы постараемся вникнуть.
Самбикин «увлечен сложностью и великой сущностью мира в своем воображении»; он «вникает» буквально, с помощью скальпеля, и, постепенно углубляясь во внутренности, находит-таки то самое искомое «вещество», вернее антивещество, пустоту в глубине кишечника – эту «цистерну бессмертия»[341]. Желание, родственное самбикинскому, видимо, было присуще и Анисимову – по словам Муратова, «самоотверженному и неутомимому ‹…› движимому благороднейшим азартом искателя никогда не умирающего и жизненного». Уже не ковыряние ножичком в мастерской полуграмотного иконника, но нечто большее ожидается от реставрации: теперь в ней видят ключ к собиранию и обновлению распавшейся истории и народности, средство преодоления рассеяния и модус активного исторического действия, желание управлять историей, воздействуя через материалы и образы прошлого.
«Я не буду утверждать, что роман является как никогда актуальным, но, черт побери, он гораздо более актуальный, чем нам могло бы хотеться». Дориан Лински, журналист, писатель Из этой книги вы узнаете, как был создан самый знаменитый и во многом пророческий роман Джорджа Оруэлла «1984». Автор тщательно анализирует не только историю рождения этой знаковой антиутопии, рассказывая нам о самом Оруэлле, его жизни и контексте времени, когда был написан роман. Но и также объясняет, что было после выхода книги, как менялось к ней отношение и как она в итоге заняла важное место в массовой культуре.
В монографии впервые представлено всеобъемлющее обозрение жизни чеченцев во второй половине XIX столетия, во всех ее проявлениях. Становление мирной жизни чеченцев после завершения кровопролитной Кавказской войны актуально в настоящее время как никогда ранее. В книге показан внутренний мир чеченского народа: от домашнего уклада и спорта до высших проявлений духовного развития нации. Представлен взгляд чеченцев на внешний мир, отношения с соседними народами, властью, государствами (Имаматом Шамиля, Российской Империей, Османской Портой). Исследование основано на широком круге источников и научных материалов, которые насчитывают более 1500 единиц. Книга предназначена для широкого круга читателей.
В конце XIX века европейское искусство обратило свой взгляд на восток и стало активно интересоваться эстетикой японской гравюры. Одним из первых, кто стал коллекционировать гравюры укиё-э в России, стал Сергей Китаев, военный моряк и художник-любитель. Ему удалось собрать крупнейшую в стране – а одно время считалось, что и в Европе – коллекцию японского искусства. Через несколько лет после Октябрьской революции 1917 года коллекция попала в Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина и никогда полностью не исследовалась и не выставлялась.
В своей книге, ставшей частью канонического списка литературы по постколониальной теории, Дипеш Чакрабарти отрицает саму возможность любого канона. Он предлагает критику европоцентризма с позиций, которые многим покажутся европоцентричными. Чакрабарти подчеркивает, что разговор как об освобождении от господства капитала, так и о борьбе за расовое и тендерное равноправие, возможен только с позиций историцизма. Такой взгляд на историю – наследие Просвещения, и от него нельзя отказаться, не отбросив самой идеи социального прогресса.
В настоящей монографии представлен ряд очерков, связанных общей идеей культурной диффузии ранних форм земледелия и животноводства, социальной организации и идеологии. Книга основана на обширных этнографических, археологических, фольклорных и лингвистических материалах. Используются также данные молекулярной генетики и палеоантропологии. Теоретическая позиция автора и способы его рассуждений весьма оригинальны, а изложение отличается живостью, прямотой и доходчивостью. Книга будет интересна как специалистам – антропологам, этнологам, историкам, фольклористам и лингвистам, так и широкому кругу читателей, интересующихся древнейшим прошлым человечества и культурой бесписьменных, безгосударственных обществ.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.