Past discontinuous. Фрагменты реставрации - [69]
В борьбе за гегемонию «„мирискуснические сферы“ организуются, чтобы связью с правительством поддерживать свою, уже дрогнувшую и с каждым годом все более ослабевающую диктатуру» в художественной жизни, то есть используют политический режим как инструмент своей власти, замечает Пунин[315]. В противоположность этим идеям централизации, контроля и «нарождающейся диктатуре группы Бенуа» «левые» выдвигают широкую программу «автономии искусства, ‹…› против образования министерства искусств, за передачу всех вопросов, касающихся искусства, на рассмотрение будущего „Союза деятелей искусств“ или „Учредительного собора“», «широкой и численно значительной оппозиции»[316]. Подготовленное ими выступление на «левом фронте» ничем не закончилось; демократическая инициатива самоорганизации не нашла поддержки у деятелей искусств, по мнению Пунина – по причине их богемной косности. Сама художественная общественность марта 1918 года (в изложении, впрочем, датированном 1932-м, что важно помнить) оказывается крайне неподготовленной к тому, чтобы самостоятельно решать вопросы политики в области искусства. И наоборот, «мирискусническая сфера» предлагает будущему министерству искусств целую батарею организационных мер, обширную программу организации и цивилизационной миссии средствами искусства не только среди культурно отсталого населения, но и средствами государственной политики:
забота о существующих художественных произведениях и сохранении их в жизни, ‹…› в создании музеев ‹…› в художественном воспитании народа, ‹…› в заботе о создании произведений искусства[317].
В тот раз «левый фронт» проиграл битву за культурную политику, но и «мирискуснические сферы» ничего не выиграли: государство, которое они надеялись «инспирировать», как известно, «слиняло за три дня». Но «левые» проиграли еще раз, когда в 1919 году развернулась борьба за руководство музейным делом уже при большевиках, и «левый фронт» предложил «изъять из музеев» то, что составляет основу государственной культурной политики – «культурно-просветительную и художественно-воспитательную работу… поскольку воспитывает не музей, а выставка»; музеи же должны быть переданы в руки «созидателей современного искусства»[318]. Николай Пунин тогда же, в речи на музейной конференции, организованной Наркомпросом, выступил радикально против самой идеи просвещения народных масс:
Изменяйте условия материального благосостояния, но не занимайтесь буржуазной утопической филантропией в духе Сен-Симона или Рёскина ‹…› Я убежден в том, что развитому рабочему ‹…› совершенно не надо знать Рафаэля, чтобы понять художественное творчество современности, и систему Линнея, чтобы усвоить современную математику (sic!).
Музей составляет часть «ученого вспомогательного аппарата» и не должен служить «буржуазной декорации», «искусственной популяризации», «насаждению квазинауки» и т. д.[319] Это были во многом пророческие предупреждения, если мы оглянемся на них из нашего времени с его индустрией культурного наследия, которая питает глобальный туризм и сама питается им же, используя «декорации» для коммерческой эскалации патримониальных аффектов и способствуя деисторизации прошлого с заменой его фантомами воображаемой коллективной памяти.
Тогда же принципы архаизирующих новаторов из числа «мирискуснической сферы» в союзе с Горьким были предложены и приняты большевиками. Новый режим соединил в качестве своих инструментов разрушительное насилие, экономическую дезорганизацию и массовый террор с мерами «заботы» и «охраны» – сохранения и изучения исторических памятников, которые теперь оказались в ничьей собственности. Власть таким образом направлялась на подавление возбужденных экономическим, военным и политическим кризисом масс с целью временного умиротворения сил деструкции под лозунгами охраны и собирания. Энергии революционного разрыва были противопоставлены силы сохранения преемственности и долговечности, удержания «всего доброго», всего, что имеет «добротность и ценность» и отбрасывания «худого и ничего не стоящего»[320]. Этот принцип отделения зерен от плевел не только не отвечает духу «Сен-Симона и Рёскина», но и содержит в самой сжатой формулировке принцип реставрации как «расчистки», которую Грабарь пропагандировал и утвердил в качестве «советской школы»[321]. В более широком смысле можно понимать ее и как формулу политической реставрации, «смены вех» без сменовеховства – или, можно сказать по-другому, исторической и эстетической партийности без большевистского партийного билета.
О прометеизме
Год 1918-й, год окончания великой войны, считается также годом рождения современной музейной системы и годом начала культурной глобализации. Именно в 1918-м решением Лиги Наций было организовано Международное бюро по делам музеев, и национальные музеи стали объединяться в транснациональную сеть охраны памятников культурно-исторического наследия. Год 1918-й стал также и годом рождения советской музейной системы охраны и изучения памятников культуры, и в этом смысле революционная Россия, несмотря на «отказ от наследства», продолжала оставаться в европейском процессе, в общем движении исторической ревизии, реинституционализации прошлого и переоценки духовных ценностей, пересмотра и передела имперского наследия XIX века вновь образованными нищими советскими республиками – «младшими сыновьями», наследниками промотавшегося имперского отца.
