искать его.
- На втором нет, - сказал через несколько минут Паша
- Да тут тоже, - ответил Иван, - куда его черти носят-то. Что он, в поселок пошел?
- Ты на улицу выходил?
- Я что, на смертника похож – белым днем по поселку шастать…
- Пойдем посмотрим… На минутку.
- Вот ты дурак. Сиди тут и не рыпайся. Сам вернется.
Паша покачал головой, что-то пробурчал под нос и пошел к двери.
С перекладины сломанного треножника свисало безжизненное тело Олега. Старая неумело
скрученная веревка кольцом охватила его шею. Паша уставился на толстый узел под ухом Олега, потом, словно не понимая, встряхнул головой. Нет, всё тоже. Олег болтался на веревке с
посиневшим страшным лицом, вокруг него роились черные маслянисто поблескивающие мухи.
Паша метнулся назад к дому.
- Повесился, - выдавил он из себя в ответ на немой вопрос Ивана.
- Твою ж мать. Да ну что ж такое.
- А чего теперь делать?
- Чего делать. Снимать пошли. Или нет, пусть лучше как флаг болтается? Где он там?
- На треноге… У ворот…
- Придурок.
В тишине друзья сняли тело Олега. Копать могилу было нечем, так что, недолго думая, они
сбросили его тело в заброшенную шахту. Мухи послушно последовали за телом.
- Я тут точно не смогу жить, – сказал вечером Паша, – я буду все время думать, что он там
лежит.
- А думал как будет? Прилетят америкосы и всех спасут? Все мы там будем. Ну, конечно, кроме
последнего.
- Но что делать?
- А ничего не делать. Сидеть и подыхать. Думаешь, маяк мог что-то изменить? Да ничерта он не
мог. Так, видимость деятельности. Так все сейчас выживают. Да так всегда было – разве кто-то
что-то делал? Фикция все. Не знаю, как ты, а я буду жить, как жил раньше. Ну, разве что, спать
больше буду наконец-то.
Паша сидел и думал. Можно выживать на станции, среди обрушившихся треножников, но тогда
все будет как в первые годы: тишина, пустота… Можно, как Олег. Тоже тишина. И тут Паша
поймал себя на мысли, что он не хочет ни успокоения, ни отдыха. Если не вышло на маяке, надо
попытаться в другом месте. Последние годы он жил ожиданием. Сейчас впереди снова была
пустота.
- Точно останешься здесь? – уточнил Паша.
- А то, – зевнул Иван, - спать буду… А ты чего?
- Ничего. На том свете отосплюсь.
- Ну, как знаешь…
В этот момент Иван страшно раздражал Пашу. Тюфяк. Старый тюфяк: раздраженно думал он.
- Ну, я пойду…
- Куда собрался? Сиди, говорю.
- Да нет, я все обдумал. Я к аэропорту не пойду – там через лес надо. А мне страшно. Я лучше к
железной дороге. Тут до нее полчаса ходу…
- И восемнадцать километров до Москвы. Долго думал? Да ты через пару часов свалишься и
подохнешь.
- Все равно лучше, чем тут сидеть. Упаду, отсижусь, опять пойду. Может, вокруг дороги люди
уцелели…
- У тебя даже костюма защитного нет.
- Да пошел ты!
- Сам пошел.
Иван спустился в подвал, хлопнув дверью. Паша поежился, Потом брезгливо поджал губы и
пошел собираться. Брать с собой было, по сути, и нечего: немного сушеных грибов в мешочке, фляжку с водой, да нож. Низ лица он замотал себе обрывком какой-то старой рубашки, наивно
понадеявшись, что он послужит своеобразным фильтром. Все. Больше на потухшей станции его
ничто не интересовало.
***
Сначала идти было легко, и Паша жадно всматривался в знакомые улицы. Все они, конечно, изменились, но он прекрасно помнил, что вместо растрескавшегося асфальта была когда-то
прекрасная гладкая дорога, по которой они гоняли на велосипедах; что лес начинался гораздо
дальше, это теперь он занял все поле; что раньше у болта прыгали лягушки и рос камыш. Ворота
дач были распахнуты, стекла почти все выбиты.
Паша знал, что ему нельзя останавливаться: сил могло действительно не хватить. И вот она –
насыпь! Тяжело дыша, он вскарабкался на нее. Голова кружилась, Паша закашлялся и, сжав
зубы, пошел вперед. Все, кто хоть раз ходил по шпалам – знают как это неудобно. Если ступать
на каждую – семенишь, если перепрыгивать через одну – шаг слишком широкий. Паша шел, не
глядя ни вперед, по сторонам. Дорога кружила в лесу, ржавые рельсы тянулись далеко-далеко…
Он все шел и шел, просто вперед. Ноги болели с непривычки, в глазах все больше темнело.
Если б у него хватило сил поднять голову, он увидел бы практически неизменившийся пейзаж
вдоль дороги: все те же раскидистые деревья, которые разрослись еще больше, все те же
зеленеющие склоны, как и раньше покосившиеся прогнившие фанерные дачи-времянки...
Он шел и шел, уже на полном автомате, запинаясь и спотыкаясь о шпалы. Паша силился не
упасть, потому что боялся тогда уже не подняться.
Надо дойти до следующей станции. Боковым зрением он заметил поблескивающий на солнце, выкрашенный серебряной краской, которая уже порядком облупилась, памятник Ленину. Значит
переезд и станция. Паша поднял голову и обомлел: впереди стоял железнодорожный светофор, и
одна из лампочек его светилась красным огоньком.
- Блин… Здесь же есть люди… И они сигналят, а мы не видим за лесом.
Паша глубоко вздохнул, закашлялся и ничком упал на рельсы.
А сколько еще горело таких одиноких сигнальных фонарей? Кто знает? Как и прежде люди не
смогли договориться…
***
Он очнулся в бункере, о которых в середине семидесятых годов рассказывали на уроках
