Голод

Казалось, время перестало существовать в привычном для людей виде. Порой, каждое мгновение казалось вечностью, а порой целые часы пролетали за одно мгновение. Сейчас Он находился на той тонкой грани, которая отделяет сон от бодрствования, а здоровый сон — от лихорадочного бреда.

Вокруг не осталось ничего. Был лишь остров — небольшой клочок суши, на который со всех сторон обрушивались громады волн. Это были волны боли и леденящего озноба.

Мечась по острову, Он тщетно искал укрытие. Безумные волны все более наступали, и, наконец, островок был готов погрузиться в морскую пучину. Вскоре послышался гул. Шум нарастал, и, вскоре, превратившись в резкий отрывистый звук, гул смог разрушить этот безумный мир. Он успел это сделать, прежде чем волны успели накрыть беззащитный клочок суши и человека, безрассудно пытавшегося здесь спрятаться.

Проснувшись, он почувствовал, что находится в теплом помещении — крошечном и уютном, мягком мирке. А где-то за окном шумела собака, пробудившая его от безумного сна, вой которой чередовался с хриплым отрывистым лаем.

Сильное сердцебиение и ноющая боль, отзвук раздробленных ребер, едва ли оставляли шанс на нормальный сон. Но было и нечто и иное — монстр, пожиравший его тело изнутри.

Всматриваясь в темноту комнаты, он пытался вспомнить хоть что-то из событий последних нескольких дней. Сквозь пелену боли и усталости в его сознании всплывали лишь разрозненные мысли.

Темнота. На мгновение она накрыла все вокруг. Это был непроглядный черный мрак. Прошло лишь мгновение, и тьма сменилась яркой вспышкой. На какой-то миг водителю показалось, что Он и его автомобиль отправились бездну. Шум удара оглушил водителя. Пока это был лишь скрежет мнущегося металла. Боковые стекла, как и лобовое, мгновенно разлетелись, фонтаном осколков осыпав и человека, сидевшего за рулем. Вслед за этим последовал еще один удар — глухой удар грудью о руль. Лишь сейчас водитель понял, что система безопасности подвела его. За этим ударом последовали и другие. Должно быть, тело человека сейчас напоминало тряпичную куклу. Но боли уже не было — лишь еще одна вспышка, лишившая его всякой возможности видеть. Скрежет стал еще более сильным — металл разрывался на части. Неровные клочья скрежетали со все большей силой, а затем, в мгновение ока, сомкнулись вокруг него.

«Пробный заезд, за день до Большой Гонки» — эта глупая мысль не отпускала его. Она въелась в осколки воспоминаний. Она выдавливала из них остатки здравого смысла, подменяла их.

Но это была лишь череда образов — вспышка, окинувшая светом потемки его памяти. Сколько времени прошло с тех пор?

Лай собаки за окном остался далеко отсюда — на другом берегу этого странного моря. Где-то неподалеку от этих берегов утонула и мысль о «Большой Гонке».

Но это не могло продолжаться слишком долго, и воды Странного моря совсем скоро начали отступать. Отлив обнажил, затопленный совсем недавно, остров — сложенную из воспоминаний, неуклюжую мозаику.

Поворот. Он потерял управление на плавном повороте — на самом простом изгибе трассы, на которой Он тренировался последние четыре недели. Снеся барьеры, Он вылетел за пределы трассы, сметя основной и дополнительный барьеры. Его автомобиль застрял в какой-то металлической конструкции — там его и окутала тьма. После нее не было уже ничего — только лишь провал, казавшийся бесконечным.

Прошло совсем немного времени, и вскоре Он снова погрузился в безвременье, хотя теперь Он уже был далек от сумрачного, подобного бреду состояния.

Время шло — часы, а может быть, и дни, пролетали незаметно. Резкие погружения в темноту беспамятства, время от времени, чередовались со спокойным бодрствованием.

Но вскоре это прекратилось, и Он погрузился в сумрачное безвременье. Здесь не было ни времени, ни пространства. Было лишь крошечное помещение, то превращавшееся в целый мир, то обретавшее форму маленькой картонной коробки. Порой, сны казались реальностью, а порой, реальность превращалась в сон.

Первыми обрели реальный облик знакомые с детства герои религиозных притч и героических сказаний. Вслед за ними пришли образы из фантастических миров, а вскоре и боль обрела свой видимый облик. Она превратилась в серый шар. Иногда он крутился все быстрее и быстрее, а иногда — спокойно зависал в воздухе. Образы, появлявшиеся здесь, сменяли друг друга, продолжая свой путь, прочь от места, где пересекались их миры. Только серый шар неизменно присутствовал здесь, тесня тех, кто появлялся рядом с ним.

Шар рос — теперь он поглощал иные образы, а вскоре, изменив форму, он заполнил весь мир. Шар рос постепенно, то отступая, то врываясь в пространство мира с новой силой.

Время шло, и шар снова начал меняться. Теперь это была мутная призма, подобная огромному аквариуму. Постепенно она заполнила все пространство мирка, поглотив и лежавшего здесь человека. Но боль уступала место сонливости, чувство которой становилось все более и более сильным. А вскоре и мутной призме пришел конец. Извиваясь огромными лоскутами, отливавшими густым черным цветом, мир постепенно заполнила тьма. Но и она, эта лишенная пространства и времени, звуков и запахов, образов и цветов, черная бездна не смогла долго здесь продержаться. На смену ей пришло долгожданное забытье. Многочисленные, сменявшие друг друга, миры и порожденные ими образы снова вернулись, но здесь уже не было той тягучей мглы.