Париж в настоящем времени - [96]

– Почему?

– Потому что речь о сексе.

– А вы попробуйте.

– Секс? Я уже пробовал.

Он улыбнулся уголками губ.

– Аналогию, я имею в виду. Я не стану визжать, как будто увидела мышь. Я уже много мышей повидала и ни разу не взвизгнула даже.

– Обычно я предлагаю подобные аналогии только в аудитории, полной народа, и даже тогда делаю это с определенной опаской.

– Ну, сейчас вам нечего осторожничать. Мне уже двадцать пять лет, – сказала она, как будто это имело хоть какое-то значение.

И тут же почувствовала укол стыда за то, что намеревалась создать впечатление, будто двадцать пять лет от роду возложили на нее весомый груз зрелости. Она уловила на его лице едва заметное выражение сочувствия, которое он пытался скрыть.

– Ладно. Только, не поймите меня неправильно.

– Хорошо.

– Но погодите, я забыл упомянуть еще кое о чем.

И он вернулся к середине пьесы и сыграл ее. Она почти разозлилась на него за отвлекающий маневр, и все же ее восхитила музыкальность в нескольких эпизодах, настолько непринужденная легкость, точность интонирования и фразировки, словно до этого он уже тысячу раз исполнял это произведение. Так, впрочем, оно и было.

– Понятно, понятно, – сказала она и затем сыграла несколько тактов, повторяя их несколько раз, пока они не зазвучали как надо. – Вот это интересно. Это здорово!

И полчаса они оба были полностью поглощены работой над произведением. Потом, решив, что ему удалось дешево отделаться, он сказал:

– Теперь, чтобы мелочи получились правильно, сперва придется писать картину очень широкими мазками. Технари вроде Левина понятия не имеют, что это означает. Широкий мазок в данном случае, для этой конкретной пьесы и для классической эпохи от Баха до Моцарта и отчасти Бетховена, хотя Бетховен обозначил переход от классики к современности, так вот, широкий мазок для них – это дух времени. Человеческая природа была та же самая, вечные вселенские истины – тоже, но прочие условия, не имеющие отношения к миру природы, отличались, и эти отличия необходимо уяснить.

– А при чем здесь секс? – спросила она. – Хотите соскочить с темы, не так ли? Ладно, проехали.

– Нет, все не так. Просто, когда я говорю это при полной аудитории, люди начинают перешептываться и глупо хихикать. Ненавижу жеманство.

– Я не перешептываюсь, не хихикаю, и я далека от жеманства, – произнесла она с почти королевской суровостью.

Ему это понравилось.

– А я и не говорю, что вы такая. Разумеется, нет. Хорошо, углубимся в тему. Упомянутые мной составляющие – музыкальность, теория и дух – все эти слои имеют своего рода эквиваленты в сексе. Сверху вниз, сначала у вас есть просто любовь, преодолевающая бренность, когда плотское парадоксально облагораживается, потому что становится необязательным и меркнет в присутствии любви. Это совершенное и редкостное переживание, настолько же мимолетное и иллюзорное, как доказательство существования души. Я бы рискнул заявить, что обе стороны становятся, насколько это возможно в нашем грешном мире, проводниками божественного.

Следующий слой, лежащий ниже, более земной и эротический, но все же не до конца. Благодаря эросу, возлюбленная личность – центр вселенной и постоянно занимает мысли. Это всепоглощающее чувство истины, открытия, когда познаешь кого-то другого настолько близко и прекрасно. Хотя этот слой не такой изысканный и более обыденный, чем первый, он, безусловно, доступен каждому. Это чистая любовь, но не имеющая никакой связи с божественным.

А нижний слой – это свободный эрос, в котором (отчасти как наивысшее проявление, но с противоположным знаком) индивидуальность партнеров стирается. Секс сам себя разрушает и сам себя питает, и ты теряешь голову совершенно иначе, чем в первых двух случаях, но это определенно происходит.

Большинство из нас придерживаются лишь одной области, которая может включать в себя, например, только верхнюю половину нижнего и небольшую часть среднего пояса. И колебания на север или на юг так же медленны, как и штормовой фронт. То же самое в музыке. Мы имеем то же самое развитие от базовых элементов, скажем, ритмической структуры, в той или иной степени, потом средний уровень, на котором находятся такие вещи, как музыкальность и даже теория, которые доставляют наслаждение тем, кто понимает и чувствует их. А наивысший уровень – неизъяснимое, настолько эфемерное, что уловить его невозможно.

Но идеалом и очень большой редкостью в музыке и в любви является четвертый уровень, когда человек способен существовать во всех четырех слоях одновременно – возбужденно, оргастически, машинально; затем, более нежно, одновременно познавая, любя, открывая, отдавая, ничего не требуя взамен; затем, и снова одновременно, духовно, несказанно, даже религиозно. Когда все соединяется, ты поднимаешься выше, в музыке ли, в любви ли, и ты в раю!

– И это все? – спросила она, на самом деле имея в виду совершенно обратное и мечтая испытать это.

– Да.

– Не эту ли фразу вы обычно говорите какой-нибудь нарядной девице в баре отеля в Давосе?

Элоди совсем не это имела в виду, но должна же она была как-то разрядить атмосферу.

– Я никогда не был в Давосе, – сказал Жюль, некстати покраснев. – И потом, для фразы это слишком длинно. Это некая истина, которой я поделился с прекрасной девушкой у себя дома в Сен-Жермен-ан-Ле. Наверное, я не должен был, но в моем возрасте уже можно говорить такое без всякой задней мысли.