Парень с большим именем - [174]
И ей мучительно захотелось жить, увидеть мужа, увидеть ребенка, и она опять стала кричать: — Сте-пан! Сте-пан!
Прошел какой-то срок, — она не запомнила, велик ли, — как среди темных оленьих силуэтов появился Степан.
— Вот молодец! Хорошо сделал, что кричал, — сказал он, помогая вернуться ей в чум. — Я все терял — земля терял, дорога терял. Думал, жизнь терял.
На семнадцатый день пурга стихла. На Хатангу Александра Афанасьевна приехала больная, у нее ломило грудь, был кашель. Ребенок родился мертвым, а мать надолго осталась больной. Школа на Хатанге в тот год не открылась.
Летом из Хатанги в Дудинку тогда можно было пробраться только пешком. Но кому под силу тысяча километров пути по мхам и болотам? Александра Афанасьевна летовала в Хатанге, осенью вернулась в Дудинку, а весной уехала на юг.
Среди соснового леса на берегу теплой южной реки она испытала то невыразимое счастье, какое знакомо только смертникам, снова получившим жизнь. Она решила, что никогда не расстанется с югом.
Но вот однажды ей принесли письмо.
«Дорогая наша учительница, поправляйтесь скорей и приезжайте к нам на Север! Мы, Ваши ученики, каждый день говорим Вам спасибо. Мы грамотные, счастливые люди. Но у нас еще много неграмотных, и они все зовут Вас».
Ниже были подписи и самой первой подпись Нюрэ.
Александра Афанасьевна прижала письмо к сердцу и долго-долго стояла у окна, которое глядело на север. Ее потянуло в Дудинку, на Хатангу, к блеклому северному солнцу, к свирепым пургам, на широкий, как море, Енисей. И она уехала. На юге и тепло и вода такая ласковая, а душа все на север рвется. Северная, должно быть, стала.
Приходилось Александре Афанасьевне уезжать и потом, ради себя, ради мужа и детей, но при первой возможности она снова появлялась в одной из северных школ.
СВОЙ ХЛЕБ
Рассказ свой начну с 3 июля 1941 года. В тот день мне пришлось распрощаться с родным моим городом Мурманском.
В шесть часов утра меня разбудило радио. Мама была уже на ногах. Она укладывала в походный мешок мои рубашки, трусы, майки, книжки — словом, все мое хозяйство. Уложив, начала писать на мешке крупно, химическим карандашом «Парфентьев Алексей, Мурманск, школа № 1».
Я сказал было: «Мама, я напишу сам», но мама не доверила мне. Я хоть и перешел в пятый класс, но со своей трудной фамилией справлялся плохо: то писал ее через два мягких знака — Парфеньтьев, то без единого. И мама не хотела выставлять напоказ, может быть всему Советскому Союзу, мою безграмотность.
Мешок готов. Мама подала мне завтрак. Сама есть не стала. А пока я завтракал, сидела напротив меня и печально вздыхала. За одну неделю ей выпали два расставания: сперва проводила моего папу в Северо-Морской Флот, на войну с фашистами, а теперь вот провожала меня в эвакуацию.
В семь часов, когда радио второй раз заговорило последние известия, мы вышли на станцию. Там было полным-полно ребятишек. Многие уже сидели в вагонах. Сел и я.
Поезд долго не развивал большой скорости, и наши мамы, бабушки, а кое у кого и папы вплоть до границы станции — на каждой станции есть такой столбик — шли рядом с нами. Но вот паровоз резко крикнул. Все поняли, что провожание надо кончать, и отошли от вагонов.
А через две-три минуты мы оказались одни среди каменистых гор и холмов. И постепенно, помаленьку начали глядеть не назад, а вперед. Где-то там придется нам жить, и туда с беспокойством рвалось наше сердце.
Восемь суток колесил наш поезд. Петрозаводск, Иваново, Москва, Рязань, Пенза и, наконец, маленькая станция Кадошкино в Мордовской АССР. Там мы пересели на подводы и часа через два приехали в село Адашево, где приготовили для нас большой дом. Восемь комнат, широкий длинный коридор, высокие окна. В нем до войны учились адашевские ребята. Из-за нас этих ребят перевели в старую гнилую школу, у которой уже распилили на дрова крыльцо и сени.
Встретили нас в Адашеве очень хорошо. Собралось много народу. Ребята пришли с флагом: «Горячий привет нашим братьям, детям моряков Северного Флота, от пионеров и школьников Адашевской Н. С. Ш.». Колхозники бережно отнесли в школу наши мешки и сложили аккуратно, каждый вверх надписью.
За дорогу мы сильно запылились и сразу же пошли купаться на речку Инсу. Адашевские ребята показали нам омутки, мели, пляжи. Мы долго плескались в теплой чистой воде. Потом колхозники угощали нас обедом: бабы принесли несколько больших чугунов с мясными щами, просяной кашей, с горячим молоком. Мы уже были давно сыты, а они все подливали да подкладывали и говорили:
— Ешьте, сиротки, ешьте!
После обеда был мертвый час, а затем мы пошли поглядеть, куда нас завезли. Адашевские ребята вызвались нас провожать. Все мы разделились на несколько групп. Наша группа пошла вдоль села. Провожатым у нас был Гриша Бакулин, мой ровесник и тоже пятиклассник.
Адашево — село большое. Мы прошли половину и насчитали сто тридцать домов, но потом сбились и забросили счет. Дома были деревянные, под соломенными крышами, и стояли не как в городе, стенка к стенке, а раздельно. Вокруг каждого дома огород.
Гриша, проходя мимо, зачем-то забежал домой. А мы остановились на огороде. Когда он вышел, у нас кипел горячий спор, что на огороде морковь, что свекла, что репа. Твердо никто не знал. Многие родились и жили все время в Мурманске, а в деревне не бывали. Гриша послушал-послушал нас, потом махнул рукой и сказал:
