Памяти Леонида Успенского - [5]

Высоко оценивая религиозную составляющую жизни в России и живших в ней верующих людей, он отдыхал здесь душой и нередко рассказывал о том духовном разложении, какое переживал современный ему Запад. От Успенского я узнал и о французском кардинале, всерьез поставившим печати вопрос, конкретно, или только как символ следует понимать евангельский рассказ о воскресении Христа? И о появлении в светских салонах Парижа славянских языческих культов, на «богослужениях» которых переодетые в жрецов проходимцы призывали маразматическую свою паству молиться Хорсу, Перуну, древним Даждь-богу и Мокоши, и, вообще, о распространении в западных странах язычества в разных его национальных обличьях – явления столь заметного, что для его обозначения в современном богословии появился даже особый термин – «неопаганизм». Еще запомнился его рассказ о визите в Париж римского Папы. Ватикан потребовал, чтобы его встречали не менее полутора миллиона человек, и организаторам встречи пришлось поднанимать за деньги разный сброд для «торжественной встречи ликующими католиками» своего понтифика. Не жаловал он и американского ставленника Константинопольского патриарха Афиногора, рассказывал, как тот, прилетев впервые в Стамбул, в аэропорте сфотографировался с журналом с надписью «План Маршалла» на обложке. И как, очищая для него место, было объявлено о якобы сумасшествии законно избранного патриарха, кажется, Димитрия, который неизвестно куда исчез, а много лет спустя объявился в Швейцарии, совершенно здоровый. Соответствующим было отношение Успенских к прихожанам русских церквей константинопольской юрисдикции, того же парижского храма Александра Невского на рю Дарю, которых они величали не иначе чем «фанариотами» – для них уход из родной Церкви был равносилен предательству. Вспоминал Леонид Александрович, как однажды зашел он зачем-то в Свято-Сергиевский Богословский институт, тогда уже «контантинопольский» и как, увидев его, архимандрит Киприан (Керн) – потомок пушкинской «я помню чудное мгновенье» Анны Петровны - гневно воскликнул «А что делает здесь этот красноармеец?» Отец Киприан, строгий аскет, исследователь богословия Григория Паламы, судя по рассказам Успенского, имел несчастье жить этажом ниже матери Марии (Скопцевой), тоже монахини, и очень страдал от ночного шума, который производили, танцуя, ее постоянные многочисленные гости. Еще один рассказ Леонида Александровича был забавным и тоже «рисующим нравы»… После долгого изгнания в Париж было разрешено вернуться кажется, из Испании бывшей королевской семье, поселившейся в небольшом, но вполне приличном и уютном особняке. Прямых потомков последнего короля Франции по мужской линии не осталось, и «наследницей престола» считалась молодая девушка, работавшая модисткой в какой-то фирме. При встрече у убежденных монархистов было принято целовать ей руку, как настоящей королеве. В особняке был «двор» со всеми положенными традицией придворными должностями. Окрестные мальчишки из озорства писали мелом на заборе этого монархического гнезда «Да здравствует король!», существовала карликовая монархическая партия, и во французском парламенте заседал, обычно единственный, депутат – монархист. Со временем дотошные журналисты разнюхали, что весь придворный штат – всякие «мажордомы», «министры двора» и прочие – состоит исключительно из…евреев, которые, как известно, издавна считаются врагами всех монархий. Но вскоре выяснилась и причина столь парадоксального явления. Дело в том, что какая-то прореха в законе дозволяла современной королевской семье подтверждать старые, данные ею когда-то титулы в случаях, если аристократические семьи продолжали владеть своими поместьями. Этим и воспользовались приближенные ко двору богатые евреи. Они покупали какое-нибудь старинное имение и получали в качестве его владельцев соответствующий аристократический титул, документально подтверждаемый королевской семьей. Таким образом, «дети Израиля» за плату становились виконтами, баронетами и прочими «родовыми аристократами», а потомки королей поддерживали выдачей подобных документов свое отнюдь не роскошное существование. В этом рассказе Леонида Александровича не было и тени антисемитизма, просто ирония… И сам он, и его супруга относились к евреям без всякого предубеждения. Его близким другом был известный антиквар, торговец иконами Лев Адольфович Гринберг, по прозвищу «Петя», писавший Успенским теплые и остроумнейшие письма. Здесь следует упомянуть и о кресте, созданном Леонидом Александровичем на могилу Н. Голдриной на кладбище в Сент-Жененевьев-де-Буа. Сейчас о ней самой уже никто не помнит, но надписи, специально сделанные Лидией Александровной на двух архивных фотографиях ее могилы, кажется, говорят об особых их отношениях с покойной.

Вспоминаю рассказ Лидии Александровны про общение с посетившим их на рю Бреге архиепископом м Волоколамском Питиримом (Нечаевым). «Мы – с недоумением говорила она, пока не разобрались, что это за человек, но он такой антисемит!». На это, помнится, я возразил, что советские люди, особенно церковные, не забыли «Лейбочкины штучки» – злодеяния евреев против Православия. И процитировал дорогого моего старшего друга Ксению Петровну Трубецкую, которая говаривала: «Я не антисемитка, но всегда помню, что из шести следователей, которые меня допрашивали по делам о религиозно-монархических заговорах, пятеро были евреями».