Памяти Леонида Успенского - [8]

Успенский часто мне рассказывал, как на рубеже 1960 – 1970-х годов он с возмущением узнал о широкой практике демонстративного причащения католиков ленинградским митрополитом Никодимом (Ротовым) во время его богослужений в различных странах. Сведения об этом исходили от знакомых Успенского – католиков, тоже возмущенных подобной практикой. Как известно, и православные, и католические каноны допускают причастие в «чужой» юрисдикции лишь в смертном случае, когда нет в наличии «своего» священника. У митрополита Никодима это носило печать имитации несуществующего литургического единства, возможно, с далеко идущими замыслами – недаром в некоторых религиозных кругах его прямо называли «церковным авантюристом». Леонид Александрович написал об этой порочной, антиканонической практике нескольким своим знакомым – епископам, сделав с одного из этих писем машинописную копию для архива. Одни из его адресатов осторожно ответили, что это все печально, другие, как митрополит Таллинский Алексий (Редигер), будущий патриарх, предпочли отмолчаться. Лишь митрополит Ленинградский Антоний (Мельников) обратился к нему с обличением, обвинив в нескромности. Но Успенский считал затронутый им вопрос касающимся всех членов Церкви. Как рассказывала Лидия Александровна, сам митрополит Никодим, встретившись случайно с Успенскими в коридоре Московской Духовной Академии, начал буквально кричать на них, как они смеют писать к архиереям! Леонид Александрович промолчал, а Лидия Александровна ответила: «Мы писали к архиереям – своим друзьям, а переписка с друзьями, кажется, никому не запрещена».

В один из приездов в рублевский музей Леонид Александрович подошел ко мне и тихо спросил, где можно поговорить с гарантией не быть подслушанными. Мы поднялись в зал на втором этаже Братского корпуса и сели, на всякий случай, на скамейку в середине зала очень близко друг к другу. Мой собеседник неожиданно спросил: «А правда ли, что Савелий Ямщиков продает ворованные в России иконы заграницу?». – И хотя я не испытывал никаких симпатий к этой сомнительной личности и давно слышал о его жульнических проделках с иконами, наотрез заявил, что ничего об этом не знаю и даже не хочу говорить – слишком это серьезное обвинение, а слухи о людях в нашей недоброжелательной среде распространяются порой самые неправдоподобные. «А я, – решительно ответил Леонид Александрович, – знаю определенно, что это правда». И рассказал, что недавно в Париже к нему обратился один близко знакомый антиквар с просьбой реставрировать великолепные царские врата XVI века. На вопрос об их происхождении откровенно ответил, что получает иконы из Москвы от Савелия Ямщикова, которые ему доставляет проводник поезда Москва-Париж, провозящий их в тайнике под полом купе. Успенский, естественно, отказался от реставрации ворованного произведения, а я лишний раз оценил его предосторожность при этом рассказе – в преступной цепи могли участвовать и чины КГБ, и ему ими мог быть прегражден путь в Россию…. Осторожность Успенскому приходилось проявлять постоянно и быть все время начеку.

Великий бессеребренник, Леонид Александрович нередко дарил свои живописные, чеканенные по металлу и резные по дереву иконы ученикам и друзьям, а беря заказы, никогда не назначал цену за работу – сколько заплатят! И в большинстве своем нищие эмигранты могли заплатить совсем немного. Однажды он рассказал мне, смеясь, как один не то англичанин, не то американец, заказавший ему резной полихромный крест, расплатился за эту многодельную и довольно длительную работу… машинописным экземпляром поэмы собственного сочинения на английском языке, которого Леонид Александрович не знал. Эта так называемая «поэма» хранится в его архиве в разделе «Курьезы» и представляет собой четыре маленьких, в «четвертушку» листка с текстом – чистой графоманией верлибром, по словам читавших ее знатоков. Нахал – автор не позаботился даже прислать первый экземпляр отпечатанного своего «поэтического шедевра».

Как-то раз, выходя вместе с Успенскими из Рублевского музея, я рассказывал им о конфликте двух музейных коммунистов (их было у нас всего двое, сражавшихся межу собою за директорскую должность). «Это хорошо – весело заметил Леонид Александрович, – когда коммунисты поедают друг друга, как тараканы в банке». – И тотчас же получил строгое замечание от Лидии Александровны – за неосторожность высказывания.

В последний год своей жизни он, уже тяжело больной, зная о моем уходе из Рублевского музея, рекомендовал меня на работу в Московскую Духовную Академию – преподавать иконописание как богословский предмет. Получив официальное приглашение, я обусловил свое согласие с тем, что вести уроки иконописной практики будет вести о. Зенон (Тудор). Тот согласился регулярно приезжать на занятия из Псково-Печорского монастыря, где он тогда монашествовал. Но из-за начавшихся интриг ни я, ни он это место так и не получили.

По рекомендации Успенского я также был приглашен принять участие во Второй международной конференции Тысячелетие крещения Руси», прошедшей уже после его кончины

До конца своих дней не забыть мне то солнечное морозное утро – 12 декабря 1987 года, когда позвонила Елена Львовна Майданович с печальным известием, что сегодня ночью на 86 году жизни скончался Леонид Александрович Успенский. Помню, я сидел на кухне, потерянно смотрел в окно на сверкающий на солнце снег и горько плакал.