Памяти Есенина - [35]

Грозой в твое чело.

Полярное дыханье

До смерти обожгло.

Разбился милый голос,

Осыпались цветы,

И как осенний колос

Сломался хрупко ты.

За песни, за страданье

В родимых краях,

Звени в веках рыданье

Подстреленного соловья.

Нина Грацианская. «Не хочу, не умею, не верю»

Не хочу, не умею, не верю

В эту черную злую беду.

Про такую большую потерю

Может только присниться в бреду.

Две недели, а свыкнуться жутко,

Ты живешь еще, радостный мой,

Чья-то выдумка, жгучая шутка

Это имя за черной каймой.

Но вестей однозвучные строки,

Но лицо твое в темном гробу…

Будь же светел в веках, мой далекий,

Незабвенным, мой ласковый, будь.

Дальним внукам в года золотые,

В синем свете немеркнущих глаз

Сбережет твои песни Россия,

А тебя уберечь не смогла.

Нина Грацианская. «Того, кто дорог, нет на свете»

Уж не будут листвою крылатой

Надо мною звенеть тополя.

С. Есенин.

Того, кто дорог, нет на свете,

Его обратно не вернешь…

Свисти и пой, декабрьский ветер,—

Ты по-кладбищенски поешь.

Ну, как над синими глазами,

Над строчками не тосковать,

Как в низком доме, там в Рязани

Тоскует сгорбленная мать.

За поцелуи и за песни,

За все, чем жизнь была пьяна,

Ни губ нежней, ни глаз небесней

Уже не сыщет ни одна.

Туман над северной столицей, —

Над низким домом тополя…

Мне больно, мне, как плаха, снится

Тугая, терпкая петля.

Не разрубить ее, не скинуть,

Плечам холодным не помочь.

Ах, лучше б мне висеть и стынуть,

Чем задыхаться в эту ночь.

Того, кто дорог, нет на свете,

Ушел неуловимый гость…

Свисти, свисти, декабрьский ветер,

Шальную память заморозь.

Иван Грузинов. «Осень. Глушь. Шагаю наугад»

Осень. Глушь. Шагаю наугад.

Вечереет, скоро догорит

Желтая закатная дуга.

За оврагом стынут пустыри.

Дальше пашни. Земляное тело

Чревом порыжевшим колыхает.

Шелестит листвой посоловелой

Ветхая, забытая ольха.

Запах смол. Лопаты мерный стук.

Упаду, затягивая петлю.

Мать-земля! зерном не прорасту.

Звездочку над полем не затеплю.

Что мне те, идущие за мною!

Им — свое, для них не стоит жить.

Вот один я с ношею земною

У последней роковой межи.

25 декабря 1925.

Иван Грузинов. «С каждым днем нежнее ветер вешний»

С каждым днем нежнее ветер вешний.

На пригорке зачернели пашни,

Был румян и тих закат вчерашний,

Был закат как дикие черешни.

Шел я полем тропкою знакомой

И апрель шагал со мною рядом.

Сердце свету вешнему не радо.

Отчего ж тревога да истома?

Все как прежде. Розовые льдины

Набегают на кустарник тощий.

Облака над молчаливой рощей

Разметались стаей журавлиной.

Все как прежде. Только тот далече,

Кто поля в наследство мне оставил.

С перелетной журавлиной стаей

Я напрасно жду вестей о встрече.

Все как прежде. Только жизнь трезвее

И суровей. Юность миновала.

Скоро след мой на тропе подталой

С дольним прахом навсегда развеет.

Я смирился. Я не прекословлю.

Зыбки сны, обманчивы надежды.

Я готов любить ее, как прежде,

Над полями голубую кровлю.

Хорошо здесь. Косари да жнеи.

Босоногое тучное лето.

Шум лесной, да неуемный лепет.

Здесь я сердцем проще и нежнее.

1926. 12 апреля.

Валентина Дынник. «Не впервой умирают поэты»

Не впервой умирают поэты, —

Но такого хороним впервой.

Уж давно панихиды пропеты

Им самим над своей головой.

И не наши следили глаза ли,

Как поэт рифмовал «умереть»?

Или зрители в зрительном зале

Всё хотели игру досмотреть?

Досмотрелись. И он доигрался.

Чем не тенор пропел мировой?

На воздетых руках закачался

Пышной ношею над головой.

И как-будто совсем не пристало,

Что мы спать не могли до утра,

Что в платке — его мать причитала

И под шляпкою — взвыла сестра,

Что к могиле мы шли без дороги,

Что без песни стояли в кругу,

Что у девушек тонкие ноги

По колено намокли в снегу, —

И что всем незнакомым и разным

Нам равно заприметился вдруг

Соблазнительный смертным соблазном

Над могилой березовый сук.

Борис Зубанин. «Когда твои отзеленели рощи»

Когда твои отзеленели рощи —

Ты сам листом качнулся золотым.

И как уйти еще честней и проще,

Чем ты ушел, «как с белых яблонь дым».

Молчит поэт — а люди скажут: «горд он»!

Смеется он — и скажут — «легок нрав»

А ты — как конь с оборванною кордой —

Был просто резв, кипуч и не лукав.

С ветрами — ветер, и в колосьях колос,

Герой с героями, и с нищими — бедняк, —

В метельных днях сорвал ты вещий голос,

Как с петель дверь срывается во мрак.

Любимейший нежнейшею любовью,

Прости, что мы тебя не сберегли…

…Мы над твоею васильковой кровью

Колосьями под градом полегли.

Январь 1926.

Вера Звягинцева. «Послушай, друг, ведь это не гитара»

Послушай, друг, ведь это не гитара,

Ведь не стакан, чтоб с горечи разбить,

Ведь на земле промерзлой и усталой

Еще осталось, что любить.

Послушай, друг… нет, не могу. Не знаю…

Лицо в ладони… Холодно… Темно…

Как время то кипит и пропадает,

Глотает все воронкой водяной.

Чья молодость звончей твоей звенела?

Кто так любил березы и луну?

Как мне Москва сегодня потемнела…

Как стало трудно плечи разогнуть…

Я помню голос твой, охрипший, но задорный,

Ты Пушкину протягивал цветы…

Сегодня и бульвар и Пушкин в белом с черным,

Сегодня все слова, как выпиты — пусты.

Вера Звягинцева. «Еще одно дурное дело»

Еще одно дурное дело

Запрячет в память Петербург.

Там пуля в Пушкина летела,

Там Блоку насмерть сжало грудь.

В игре и бешенстве неистов,

Окостенелый Николай

Пытал допросом декабристов, —