Паломничество Чайльд-Гарольда. Дон-Жуан - [23]

И вырвет слово «грек» из книги рабства черной.

76

Рабы, рабы! Иль вами позабыт

Закон, известный каждому народу?

Вас не спасут ни галл, ни московит,

Не ради вас готовят их к походу,

Тиран падет, но лишь другим в угоду.

О Греция! Восстань же на борьбу!

Раб должен рам добыть себе свободу!

Ты цепи обновишь, но не судьбу.

Иль кровью смыть позор, иль быть рабом рабу!

77

Когда-то город силой ятаганов^{165}

Был у гяура отнят. Пусть опять

Гяур османа^{166} вытеснит, воспрянув,

И будет франк^{167} в серале^{168} пировать,

Иль ваххабит^{169}, чей предок, словно тать,

Разграбил усыпальницу Пророка,

Пойдет пятою Запад попирать, —

К тебе Свобода не преклонит ока,

И снова будет раб нести ярмо без срока.

78

Но как-никак, перед постом их всех

К веселью тянет. Нужно торопиться:

Ведь скоро всем, за первородный грех,

Весь день не есть, потом всю ночь молиться.

И вот, поскольку ждет их власяница,

Дней пять иль шесть веселью нет преград.

Чем хочешь, можешь тайно насладиться,

Не то кидайся в карнавальный чад,

Любое надевай — и марш на маскарад!

79

Веселью, как безудержной стихии,

Стамбул себя всецело отдает.

Хотя тюрбаны чванствуют в Софии^{170},

Хотя без храма греческий народ

(Опять о том же стих мой слезы льет!),

Дары Свободы славя в общем хоре,

К веселью звал Афины их рапсод,

Но лишь Притворство радуется в горе,

И все же праздник бьет весельем на Босфоре.

80

Беспечной, буйной суматохе в лад

Звучит, меняясь, хор без перерыва.

А там, вдали, то весла зашумят,

То жалуются волны сиротливо.

А вот промчался ветер от залива,

И кажется, покинув небосвод,

Владычица прилива и отлива^{171},

Чтоб веселее праздновал народ,

Сама, удвоив свет, сияет в глуби вод.

81

Качает лодки чуткая волна,

Порхают в пляске дочери Востока,

Конечно, молодежи не до сна,

И то рука, то пламенное око

Зовут к любви, и страсть, не выждав срока,

Касаньем робким сердце выдает.

Любовь, любовь! Добра ты иль жестока,

Пускай там циник что угодно врет, —

И годы мук не жаль за дни твоих щедрот!

82

Но неужели в вихре маскарада

Нет никого, кто вспомнил бы о том,

Что умерло с тобой, моя Эллада;

Кто слышит даже в рокоте морском

Ответ на боль, на слезы о былом;

Кто презирает этот блеск нахальный

И шум толпы, ликующей кругом;

Кто в этот час, для Греции печальный,

Сменил бы свой наряд на саван погребальный.

83

Нет, Греция, тот разве патриот,

Кто, болтовнею совесть успокоя,

Тирану льстит, покорно шею гнет

И с видом оскорбленного героя

Витийствует и прячется от боя.

И это те, чьих дедов в оны дни

Страшился перс и трепетала Троя!

Ты все им дать сумела, но взгляни:

Не любят матери истерзанной они!

84

Когда сыны Лакедемона^{172} встанут

И возродится мужество Афин,

Когда сердца их правнуков воспрянут

И жены вновь начнут рождать мужчин,

Ты лишь тогда воскреснешь из руин.

Тысячелетья длится рост державы,

Ее низвергнуть — нужен час один,

И не вернут ей отошедшей славы

Ни дальновидный ум, ни злата звон лукавый,

85

Но и в оковах ты кумир веков,

К тебе — сердец возвышенных дороги,

Страна людьми низвергнутых богов,

Страна людей, прекрасных, точно боги.

Долины, рощи, гор твоих отроги

Хранят твой дух, твой гений, твой размах.

Разбиты храмы, рушатся чертоги,

Развеялся твоих героев прах,

Но слава дел твоих еще гремит в веках.

86

И ныне среди мраморных руин,

Пред колоннадой, временем разбитой,

Где встарь сиял воздушный храм Афин,

Венчая холм^{173}, в столетьях знаменитый,

Иль над могилой воина забытой,

Среди непотревоженной травы,

Лишь пилигрим глядит на эти плиты,

Отшельник, чуждый света и молвы,

И, сумрачно вздохнув, как я, шепнет: увы!

87

Но ты жива, священная земля,

И так же Фебом пламенным согрета.

Оливы пышны, зелены поля,

Багряны лозы, светел мед Гимета^{174}.

Как прежде, в волнах воздуха и света

Жужжит и строит влажный сот пчела.

И небо чисто, и роскошно лето.

Пусть умер гений, вольность умерла, —

Природа вечная прекрасна и светла.

88

И ты ни в чем обыденной не стала,

Страной чудес навек осталась ты.

Во всем, что детский ум наш воспитало,

Что волновало юные мечты,

Ты нам являешь верные черты

Не вымысла, но подлинной картины.

Пусть Время рушит храмы иль мосты,

Но море есть, и горы, и долины,

Не дрогнул Марафон^{175}, хоть рухнули Афины.

89

Не землю ты, не солнце в небесах,

Лишь господина, став рабой, сменила.

В бескрылом рабстве гений твой исчах,

И только Слава крылья сохранила.

Меж этих гор — персидских орд могила.

Эллады нет, но слово «Марафон»^{176},

С которым ты навек себя сроднила,

Являет нам из глубины времен

Теснину, лязг мечей, и кровь, и павших стоп,

90

Мидян^{177} бегущих сломанные луки,

И гибель перса, и позор его,

Холмы, и дол, и берегов излуки,

И победивших греков торжество,

Но где трофеи гнева твоего,

Край, где Свободой Азия разбита?

Ни росписей, ни статуй — ничего!

Все вор унес, твоя земля разрыта,

И топчут пыль коня турецкого копыта.

91

И все же ты, как в древности, чудесен,

Ты каждой гранью прошлого велик,

Заветный край героев, битв и песен,

Где родился божественный язык,

Что и в пределы Севера проник

И зазвучал, живой и юный снова,

В сердцах горячих, на страницах книг,

Искусства гордость, мудрости основа,

Богов и светлых муз возвышенное слово.

92

В разлуке мы тоскуем о родном,

О доме, где в слезах нас провожали,

Но одинокий здесь найдет свой дом

И он вздохнет о родине едва ли.