Паломничество Чайльд-Гарольда. Дон-Жуан - [22]

Он отдохнет охотно день-другой.

Но роскошь мусульманского алькова,

Блеск, мишура — все опостылит снова,

Все было б лучше, будь оно скромней.

И Мир бежит от зрелища такого,

И Наслажденье было бы полней

Без этой роскоши, без царственных затей.

65

В суровых добродетелях воспитан,

Албанец твердо свой закон блюдет.

Он горд и храбр, от пули не бежит он,

Без жалоб трудный выдержит поход.

Он — как гранит его родных высот.

Храня к отчизне преданность сыновью,

Своих друзей в беде не предает

И, движим честью, мщеньем иль любовью,

Берется за кинжал, чтоб смыть обиду кровью.

66

Среди албанцев прожил Чайльд немало.

Он видел их в триумфе бранных дней,

Видал и в час, когда он, жертва шквала,

Спасался от бушующих зыбей.

Душою черствый в час беды черствей,

Но их сердца для страждущих открыты —

Простые люди чтут своих гостей,

И лишь у вас, утонченные бритты,

Так часто не найдешь ни крова, ни защиты.

67

Случилось так, что ветром и волной

Корабль Гарольда к Сулии помчало,

Чернели рифы, и ревел прибой,

Но капитан и не искал причала.

Была гроза, и море бушевало,

Однако люди больше волн и скал

Боялись тут засады и кинжала,

Который встарь без промаха карал,

Когда незваный гость был турок или галл.

68

Но все ж подплыть отважились, и что же —

Их сулиоты^{151} в бухту провели

(Гостеприимней шаркуна-вельможи

Рыбак иль скромный труженик земли),

Очаг в хибарке и светец зажгли,

Развесили одежды их сырые,

Радушно угостили чем могли —

Не так, как филантропы записные,

Но как велят сердца бесхитростно-простые.

69

Когда же дале Чайльд решил идти,

Устав от гор, от дикой их природы,

Ему сказали, что на полпути

Бандитской шайкой заняты проходы,

Там села жгут, там гибнут пешеходы!

Чтоб лесом Акарнании скорей

Пройти туда, где Ахелоя^{152} воды

Текут близ этолийских рубежей,

Он взял в проводники испытанных мужей.

70

Где Утракийский круглый спит залив^{153}

Меж темных рощ, прильнув к холмам зеленым,

И не бушуют волны, отступив,

Но в синий день сверкают синим лоном,

Иль зыблются под звездным небосклоном,

Где западные ветры шелестят, —

Гарольд казался тихо умиленным,

Там был он принят, как любимый брат,

И радовался дню и ночи был он рад.

71

На берегу огни со всех сторон,

Гостей обходят чаши круговые.

И кажется, чудесный видит сон,

Тому, кто видит это все впервые.

Еще краснеют небеса ночные,

Но игры начинать уже пора.

И паликары^{154}, сабли сняв кривые

И за руки берясь, вокруг костра

Заводят хоровод и пляшут до утра.

72

Поодаль стоя, Чайльд без раздраженья

Следил за веселящейся толпой.

Не оскорбляли вкуса их движенья,

И не было вульгарности тупой

Во всем, что видел он перед собой.

На смуглых лицах пламя грозно рдело,

Спадали космы черною волной,

Глаза пылали сумрачно и смело,

И все, что было здесь, кричало, выло, пело.

Тамбурджи^{155}, тамбурджи! Ты будишь страну,

Ты, радуя храбрых, пророчишь войну.

И с гор кимериец^{156} на зов твой идет,

Иллирии сын и смельчак сулиот.

Косматая шапка, рубаха как снег.

Кто может сдержать сулиота набег?

Он, волку и грифу оставив стада,

Свергается в дол, как с утеса вода.

Ужель кимериец врага пощадит?

Он даже друзьям не прощает обид.

И месть его пуле, как честь, дорога —

Нет цели прекрасней, чем сердце врага!

А кто македонца осилит в бою?

На саблю он сменит охоту свою.

Вот жаркая кровь задымилась на ней,

И шарф его красный от крови красней.

Паргийским пиратам^{157} богатый улов:

Французам дорога на рынок рабов!

Галеры хозяев своих подождут,

Добычу в лесную пещеру ведут.

Нам золото, роскошь и блеск ни к чему —

Что трус покупает, я саблей возьму.

Ей любо красавиц чужих отнимать,

Пусть горько рыдает о дочери мать.

Мне ласка красавицы слаще вина,

Кипящую кровь успокоит она

И в песне прославит мой подвиг и бой,

Где пал ее брат иль отец предо мной,

Ты помнишь Превезу?^{158} О, сладостный миг!

Бегущих мольбы, настигающих крик!

Мы предали город огню и мечу, —

Безвинным пощада, но смерть богачу!

Кто служит визирю, тот знает свой путь.

И жалость и страх, шкипетар, позабудь!

С тех пор как Пророк удалился с земли,

Вождей не бывало подобных Али.

Мухтар^{159}, его сын, — у Дуная-реки.

Там гонят гяуров^{160} его бунчуки^{161},

Их волосы желты, а лица бледны.

Из русских второй не вернется с войны.

Так саблю вождя обнажай, селиктар^{162}!

Тамбурджи! твой зов это кровь и пожар.

Клянемся горам, покидая свой дом:

Погибнем в бою иль с победой придем!

73

Моя Эллада, красоты гробница!

Бессмертная и в гибели своей,

Великая в паденье! Чья десница

Сплотит твоих сынов и дочерей?

Где мощь и непокорство прошлых дней,

Когда в неравный бой за Фермопилы^{163}

Шла без надежды горсть богатырей?

И кто же вновь твои разбудит силы

И воззовет тебя, Эллада, из могилы?

74

Когда за вольность бился Фразибул^{164},

Могли ль поверить гордые Афины,

Что покорит их некогда Стамбул

И ввергнет в скорбь цветущие долины.

И кто ж теперь Эллады властелины?

Не тридцать их — кто хочет, тот и князь.

И грек молчит, и рабьи гнутся спины,

И, под плетьми турецкими смирясь,

Простерлась Греция, затоптанная в грязь.

75

Лишь красоте она не изменила,

И странный блеск в глазах таит народ,

Как будто в нем еще былая сила

Неукротимой вольности живет.

Увы! он верит, что не вечен гнет,

Но веру он питает басней вздорной,

Что помощь иноземная придет,

И раздробит ярем его позорный,