Паломничество Чайльд-Гарольда. Дон-Жуан - [20]

Он у любви не просит ничего

И ей уже не быть царицей для него.

32

Зато прекрасной Флоренс было странно:

Как тот, о ком шептали здесь и там,

Что он готов влюбляться непрестанно,

Так равнодушен был к ее глазам.

Да, взор ее, к досаде многих дам,

Сражал мужчин, целил и ранил метко,

А он — юнец! — мальчишка по годам,

И не просил того, за что кокетка

Нередко хмурится, но гневается редко.

33

Она не знала, что и Чайльд любил,

Что в равнодушье. он искал защиты,

Что подавлял он чувств невольный пыл

И гордостью порывы их убиты,

Что не было опасней волокиты

И в сеть соблазна многих он завлек,

Но все проказы ныне им забыты,

И, хоть бы страсть в нем синий взор зажег,

С толпой вздыхателей смешаться он не мог.

34

Кто лишь вздыхает — это всем известно —

Не знает женщин, их сердечных дел.

Ты побежден, и ей неинтересно,

Вздыхай, моли, но соблюдай предел.

Иначе лишь презренье твой удел.

Из кожи лезь — у вас не будет лада!

К чему моленья? Будь остер и смел,

Умей смешить, подчас кольни, где надо,

При случае польсти, и страсть — твоя награда!

35

Прием из жизни взятый, не из книг!

Но многое теряет без возврата

Кто овладел им. Цели ты достиг.

Ты насладился, но чрезмерна плата:

Старенье сердца, лучших сил утрата,

И страсть сыта, но юность сожжена,

Ты мелок стал, тебе ничто не свято,

Любовь тебе давно уж не нужна,

И, все мечты презрев, душа твоя больна.

36

Но в путь! Иной торопит нас предмет.

Немало стран пройти мы обещали,

И не игре Воображенья вслед,

А волею задумчивой печали.

Мы стран таких и в сказках не встречали,

И даже утописты наших дней^{121}

Такой картиной нас не обольщали, —

Те чудаки, что исправлять людей

Хотят при помощи возвышенных идей.

37

Природа-мать, тебе подобных нет,

Ты жизнь творишь ты создаешь светила.

Я приникал к тебе на утре лет,

Меня, как сына, грудью ты вскормила

И не отвергла, пусть не полюбила.

Ты мне роднее в дикости своей,

Где власть людей твой лик не осквернила.

Люблю твою улыбку с детских дней,

Люблю спокойствие — но гнев еще сильней.

38

Среди мудрейших в главы хрестоматий,

Албания, вошел твой Искандер.

Героя тезка^{122} — бич турецких ратей —

Был тоже рыцарь многим не в пример.

Прекрасна ты, страна хребтов, пещер,

Страна людей, как скалы, непокорных,

Где крест поник, унижен калойер^{123},

И полумесяц на дорогах горных

Горит над лаврами средь кипарисов черных.

39

Гарольд увидел скудный остров тот,

Где Пенелопа, глядя вдаль, грустила,

Скалу влюбленных над пучиной вод,

Где скорбной Сафо влажная могила^{124}.

Дочь Лесбоса! Иль строф бессмертных сила

От смерти не могла тебя спасти?

Не ты ль сама бессмертие дарила!

У лиры есть к бессмертию пути,

И неба лучшего нам, смертным, не найти.

40

То было тихим вечером осенним,

Когда Левкады^{125} Чайльд узнал вдали,

Но мимо плыл корабль, и с сожаленьем

На мыс глядел он. Чайльда не влекли

Места, где битвы грозные прошли,

Ни Трафальгар^{126}, ни Акциум^{127} кровавый.

Рожденный в тихом уголке земли,

Он презирал, пустой не бредя славой,

Солдат-наемников и даже вид их бравый.

41

Но вот блеснул звезды вечерней свет,

И, весь отдавшись странному волненью,

Гарольд послал прощальный свой привет

Скале любви^{128} с ее гигантской тенью.

Фрегат скользил, как бы охвачен ленью,

И Чайльд глядел задумчиво назад,

Волны возвратной следуя движенью,

Настроясь вновь на свой привычный лад.

Но лоб его светлел, и прояснялся взгляд.

42

Над скалами Албании^{129} суровой

Восходит день. Вот Пинд^{130} из темных туч

В тюрбане белом, черный и лиловый,

Возник вдали. На склоне мшистых круч

Селенья бледный освещает луч.

Там лютый барс в расселинах таится,

Орел парит, свободен и могуч.

Там люди вольны, словно зверь и птица,

И буря, Новый год встречая, веселится.

43

И вот где Чайльд один! Пред ним края,

Для христианских языков чужие.

Любуясь ими, но и страх тая,

Иной минует скалы их крутые.

Однако Чайльд изведал все стихии,

Не ищет гроз, но встретить их готов,

Желаний чужд, беспечен, и впервые

Дыша свободой диких берегов,

И зной он рад терпеть, и холод их снегов.

44

Вот Красный крест^{131}, один лишь Крест всего,

Посмешище приверженцев Ислама,

Униженный, как те, кто чтит его.

О Суеверье, как же ты упрямо!

Христос, Аллах ли, Будда или Брама,

Бездушный идол, бог — где правота?

Но суть одна, когда посмотришь прямо:

Церквам — доход, народу — нищета!

Где ж веры золото, где ложь и суета?

45

А вот залив, где отдан был весь мир

За женщину^{132}, где всю армаду Рима,

Царей азийских бросил триумвир.

Был враг силен, любовь — непобедима.

Но лишь руины смотрят нелюдимо,

Где продолжатель Цезаря^{133} царил.

О деспотизм, ты правишь нетерпимо!

Но разве бог нам землю подарил,

Чтоб мир лишь ставкою в игре тиранов был?

>46

От этих стен, от Города Побед^{134}

Чайльд едет в иллирийские долины^{135}.

В истории названий этих нет,

Там славные не встретятся руины,

Но и роскошной Аттики^{136} картины,

И дол Тампейский^{137}, и тебя, Парнас,

Затмил бы многим этот край пустынный,

Не будь вы милой классикой для нас.

Идешь — любуешься, — и все чарует глаз!

47

Минуя Пинд, и воды Ахерузы^{138},

И главный город, он туда идет,

Где Произвол надел на Вольность узы,

Где лютый вождь Албанию гнетет^{139},

Поработив запуганный народ.

Где лишь порой, неукротимо-дики,

Отряды горцев с каменных высот

Свергаются, грозя дворцовой клике,