Паломничество Чайльд-Гарольда. Дон-Жуан - [25]

10

В скитаньях научившись хладнокровью,

Давно считая, что страстями сыт,

Что навсегда простился он с любовью

И равнодушье, как надежный щит,

От горя и от радости хранит,

Чайльд ищет вновь средь вихря светской моды,

В толкучке зал, где суета кипит,

Для мысли пищу, как в былые годы, —

Под небом стран чужих, среди чудес природы.

11

Но кто ж, прекрасный увидав цветок,

К нему с улыбкой руку не протянет?

Пред красотой румяных юных щек

Кто не поймет, что сердца жар не вянет?

Желанье славы чьей души не ранит,

Чьи мысли не пленит ее звезда?

И снова Чайльд пустым круженьем занят

И носится, как в прежние года,

Лишь цель его теперь достойней, чем тогда.

12

Но видит он опять, что не рожден

Для светских зал, для чуждой их стихии,

Что подчинять свой ум не может он,

Что он не может мыслить, как другие,

И хоть сжигала сердце в дни былые

Язвительная мысль его, но ей

Он мненья не навязывал чужие,

И в гордости безрадостной своей

Он снова ищет путь — подальше от людей.

13

Среди пустынных гор его друзья,

Средь волн морских его страна родная,

Где так лазурны знойные края,

Где пенятся буруны, набегая.

Пещеры, скалы, чаща вековая —

Вот чей язык в его душе поет.

И свой родной для новых забывая,

Он книгам надоевшим предпочтет

Страницы влажные согретых солнцем вод.

14

Он, как халдей^{184}, на звезды глядя ночью

И населяя жизнью небосвод,

Тельца^{185}, Дракона^{186} видеть мог воочью.

Он был бы счастлив за мечтой в полет

И душу устремить. Но прах телесный

Пылать бессмертной искре не дает,

Как не дает из нашей кельи тесной,

Из тяжких пут земных взлететь в простор небесный

15

Среди людей молчит он, скучен, вял,

Но точно сокол, сын нагорной чащи,

Отторгнутый судьбой от вольных скал,

С подрезанными крыльями сидящий

И в яростном бессилии все чаще

Пытающийся проволочный свод

Ударами груди кровоточащей

Разбить и снова ринуться в полет, —

Так мечется в нем страсть, не зная, где исход.

16

И вновь берет он посох пилигрима,

Чтобы в скитаньях сердце отошло.

Пусть это рок, пусть жизнь проходит мимо.

Презренью и отчаянью назло

Он призовет улыбку на чело.

Как в миг ужасный кораблекрушенья

Матросы хлещут спирт — куда ни шло! —

И с буйным смехом ждут судеб свершенья,

Так улыбался Чайльд, не зная утешенья.

17

^{187}

Ты топчешь прах Империи^{188}, — смотри!

Тут Славу опозорила Беллона^{189}.

И не воздвигли статую цари?

Не встала Триумфальная колонна?

Нет! Но проснитесь, — Правда непреклонна:

Иль быть Земле и до скончанья дней

Все той же? Кровь удобрила ей лоно,

Но мир на самом страшном из полей

С победой получил лишь новых королей^{190}.

18

О Ватерлоо^{191}, Франции могила!

Гарольд стоит над кладбищем твоим.

Он бил, твой час, — и где ж Величье, Сила?

Все — Власть и Слава — обратилось в дым.

В последний раз, еще непобедим,

Взлетел орел — и пал с небес пронзенный,

И, пустотой бесплодных дней томим,

Влачит он цепь над бездною соленой^{192}, —

Ту цепь, которой мир душил закабаленный.

19

Урок достойный. Рвется пленный галл^{193},

Грызет узду, но где триумф Свободы?

Иль кровь лилась, чтоб он один лишь пал,

Или, уча монархов чтить народы,

Изведал мир трагические годы,

Чтоб вновь попрать для рабства все права,

Забыть, что все равны мы от природы?

Как? Волку льстить, покончив с мощью Льва?

Вновь славить троны? — Славь, но испытай сперва.

20

То смерть не тирании — лишь тирана.

Напрасны были слезы нежных глаз

Над прахом тех, чей цвет увял так рано,

Чей смелый дух безвременно угас.

Напрасен был и страх, томивший нас,

Мильоны трупов у подножья трона,

Союз народов, что Свободу спас, —

Нет, в миртах меч — вот лучший страж Закона.

Ты, меч Гармодия, меч Аристогитона^{194}!

21

В ночи огнями весь Брюссель сиял.^{195}

Красивейшие женщины столицы

И рыцари стеклись на шумный бал.

Сверкают смехом праздничные лица.

В такую ночь все жаждет веселиться,

На всем — как будто свадебный наряд.

Глаза в глазах готовы раствориться,

Смычки блаженство томное сулят.

Но что там? Странный звук! — Надгробный звон? Набат?

22

Ты слышал? — Нет! А что? — Гремит карета,

Иль просто ветер ставнями трясет.

Танцуйте же! Сон изгнан до рассвета,

Настал любви и радости черед.

Они ускорят времени полет.

Но тот же звук! Как странно прогудело!

И словно вторит эхом небосвод.

Опять? Все ближе! А, так вот в чем дело!

К оружью! Пушки бьют! И все вдруг закипело.

23

В одной из зал стоял перед окном

Брауншвейгский герцог^{196}. Первый в шуме бала

Услышал он тот странный дальний гром

И, хоть кругом веселье ликовало,

Он понял: Смерть беспечных вызывала!

И, вспомнив, как погиб его отец,

Вскочил, как от змеиного ужала,

И на коня! И умер как храбрец!

Он, кровью мстя за кровь, нашел в бою конец.

24

Все из дворца на улицу спешат,

И хмель слетает с тех, кто были пьяны.

И бледны щеки те, что час назад

От нежной лести были так румяны.

Сердцам наносят тягостные раны

Слова прощанья, страх глядит из глаз.

Кто угадает жребий свой туманный,

Когда в ночи был счастьем каждый час,

Но ужасом рассвет пирующих потряс.

25

Военные бегут со всех сторон,

Проносятся связные без оглядки,

Выходит в поле первый эскадрон,

Командой прерван сон пехоты краткий,

И боевые строятся порядки.

А барабан меж тем тревогу бьет,

Как будто гонит мужества остатки.

Толпа все гуще, в панике народ,

И губы бледные твердят: «Враг! враг идет!»