Падение звезды - [2]

Рэм Борисович выплеснул в рот остатки виски, поставил стакан на стол и быстро зашагал в прихожую. Замок он открывал дрожащими от нетерпения руками. Распахнув дверь, Мамотюк едва не зажмурился — на какое-то мгновение ему показалось, что у порога квартиры стоит маленькое солнце в ореоле пушистых, сияющих, светлых волос.

— Я не опоздала? — спросила красавица.

Рэм Борисович улыбнулся и качнул головой:

— Нет. Хотя я уже успел соскучиться. Ну здравствуй, золотце! — Он посторонился, впуская девушку в прихожую.

Два часа спустя, когда генерал-лейтенант Мамотюк мирно посапывал в постели, ублаженный красавицей — как он сам бы выразился — «по самому высшему разряду», белокурая прелестница бесшумно выбралась из-под одеяла, накинула на плечи кофточку и, оглянувшись на Мамотюка (спит ли?), на цыпочках вышла из спальни. В гостиной она, действуя так же бесшумно и осторожно, достала из сумочки мобильный телефон, нажала на кнопку связи и приложила трубку к уху. Когда на том конце отозвались, она шепнула в трубку всего одно слово:

— Спит.

Затем отключила связь и, опасливо поглядывая на дверь спальни, убрала телефон обратно в сумочку.

Затем она направилась в прихожую. Минут через пять в дверь тихонько поскреблись. Белокурая прелестница повернула ручку замка и открыла дверь. Высокая, темная фигура скользнула в квартиру.

Рэму Борисовичу снился прекрасный сон. Он лежал в гамаке, на берегу голубого моря и смотрел на желтую пляжную полосу. Над ним мерно покачивались широкие листья пальмы. Легкий, прохладный ветер легонько шевелил его волосы.

В руке у Рэма Борисовича был длинный тонкий стакан с коктейлем. Рэм Борисович пил его через соломинку, и вкус у коктейля был просто неземной!

Из моря вышла гибкая, тоненькая фигура. Она тряхнула белокурыми волосами и двинулась к Рэму Борисовичу. На лице у прелестницы сверкала приветливая улыбка. Она была совершенно нагая. Крепкая грудь с маленькими, розоватыми сосками, плоский, загорелый живот, длинные стройные ноги. Рэм Борисович почувствовал, как возбуждается. Блондинка подошла к Мамотюку и присела возле гамака. Волосы у девушки были влажные, как у русалки, на плечах и обнаженной груди сверкали капельки морской воды. На губах ее по-прежнему играла лучезарная улыбка. Она протянула руку и обхватила тонкими пальцами плечо Рэма Борисовича. Затем вдруг сильно его тряхнула и хрипло шепнула:

— Пора просыпаться!

Рэм Борисович изумленно завертел головой. Тут красавица тряхнула его еще сильнее.

— Пора просыпаться, кому говорю! — требовательно повторила она.

Мамотюк раскрыл рот:

— Чего?

— Встать! — рявкнула вдруг прелестница, злобно сверкая глазами.

Рэм Борисович резко подался вперед и… проснулся.

Над ним нависла черная фигура. Мамотюк ясно видел ее очертания на фоне синего окна.

— Что такое? — сонно спросил он. — Кто вы та…

Тут что-то твердое и железное резко воткнулось ему в рот, разрывая небо. Мамотюк захрипел от боли и хотел отпрянуть, но в этот момент что-то звонко лопнуло у него в голове, и он погрузился в вечную темноту.

2

Тремя днями раньше известный московский режиссер Виктор Янович Ханов, глава народного театра «Глобус», известного своими смелыми и новаторскими инсценировками, сидел в гримерке своего друга, артиста Пригова, и, подняв палец, в который уже раз наставлял:

— Запомни, Дима, никакой самодеятельности. Импровизация — это не твой конек. И не мямли на сцене. Произноси слова четко, но без пафоса.

Актер Пригов, придирчиво разглядывавший свое отражение в зеркале, кивнул и небрежно ответил:

— Да я помню, Вить. Да не волнуйся ты так. Все пройдет как по маслу. Не в первый раз.

Ханов достал из кармана пачку «Парламента», выбил одну сигарету на ладонь, вставил ее в рот и сердито проворчал:

— Черт знает что такое. Пятнадцать лет в театре, — казалось бы, давно уже пора привыкнуть. Ан нет, перед каждой премьерой волнуюсь как новичок.

— Со всеми так, — вновь поддержал нервного режиссера флегматичный актер Пригов. — Думаешь, у меня поджилки не трясутся? — Он повернулся в профиль, скосил глаза на свое отражение и спросил: — Как думаешь, не сильно длинный?

— Кто? — не понял Ханов.

— Нос.

Ханов оценивающе посмотрел на нос Пригова — тот был длинный, толстый и слегка желтоватый — сделанный из дорогого тонкого полимера.

— Нормальный нос, — сказал Ханов. — Между прочим, он нам обошелся дороже, чем весь твой наряд. Кстати, я тебе уже говорил, но еще раз повторю: когда читаешь стихи под балконом Роксаны, не завывай так на окончаниях. А то у тебя получается плохой Высоцкий. И четче проговаривай слова. Помнишь, как молодой Евтушенко читал?

— Вить, я все помню, — терпеливо ответил актер Пригов.

— Ну молодец. — Ханов закурил, махнул перед лицом рукой, отгоняя дым, и поднялся со стула. — Ладно, настраивайся. Через двадцать минут начинаем.

Он еще раз оглядел Пригова, вздохнул, повернулся и вышел из гримерки.

Виктору Яновичу Ханову было сорок лет, однако выглядел он на тридцать с небольшим. Это был высокий и красивый молодой человеке породистым лицом, тонким носом, черными волосами и слегка выдвинутым вперед подбородком с ямочкой посередине, что делало его похожим на всех голливудских звезд сразу — от Грегори Пека и Керка Дугласа до Джорджа Клуни и Виго Мортенсена. Женщин эта ямочка просто сводила с ума. Улыбка у Ханова была обворожительной, манеры изящными. А когда он общался с женщинами, в каждом его движении было столько галантности, словно он родился четыреста лет назад и в пору своей ранней молодости был не режиссером, а странствующим рыцарем и поэтом.