Падение Кимас-озера - [5]

Зимняя ночь наступает быстро, но мы шли быстрее, чем зимний день.

Мы не тренированы, но за нас наши свежесть, бодрость, молодость и тот азарт, с которым мы взялись за дело. Поэтому часам к девяти вечера передовики входили уже в Паданы, большую деревню на берегу Сегозера. Это была последняя деревня по нашу сторону фронта. Дальше, за деревней Лазарево, начиналась сторона белых.

В Паданах мы расположились по избам, выставив охранение.

* * *

В эту ночь в охранении я не был и спал, как убитый. Ведь мы проделали переход в семьдесят километров.

Никаких снов. Я думаю, ни одного движения за ночь я не сделал.

Разбудил меня Тойво, дергавший меня за валенок.

Был зимний рассвет.

Тойво, превозмогая усталость, явно торжествовал.

— Товарищ командир, — говорил он, — я пришел не во-время, но все же пришел; позади осталось довольно много ребят.

Здесь ему уже явно нехватило сил продолжать свою речь.

Он свалился на пол и захрапел, лежа на полу в очень неудобном положении.

Лейно, пришедший из охранения, устраивал себе в углу постель из можжевельника. Он осторожно подтянул на постель Тойво, расстегнул ему пояс и снял с его спины винтовку.

— Не думал, что он дойдет, — оказал Лейно, обращаясь ко мне. — Матти, вставай в караул.

Я никогда не испытывал в жизни такой тупой и одновременно острой боли, какая охватила мышцы всего моего тела, когда я начал приподыматься с лавки. Так бывает со всеми, когда после большого перерыва начинаешь снова тренироваться на лыжах, в ходьбе, в беге, футболе, борьбе.

Эта приятная боль в мышцах, которую большинство мальчиков переносит с гордостью, считая ее показателем роста мышц, превратилась сейчас в трудно переносимую боль, возникавшую и, казалось, даже усиливавшуюся с каждым новым движением.

Болели бицепсы, мышцы шеи, мускулы ног, но больше всего ныли мелкие мышцы живота. Трудно было сгибаться, но еще труднее, казалось, было выпрямиться.

Такое ощущение было не только у меня, но у всех. Медленно, со стонами, покряхтыванием оставляли товарищи свои належанные места. Даже Лейно растирал себе бицепсы.

— Энергичнее, быстрее двигайся, Матти, больше двигайся, Матти, — бросил он мне, — тогда все скорее пройдет.

И я начал двигаться.

* * *

Мы выступили снова в поход. Мы оставляли озеро и входили в глубокий лес, и, если бы не узкая, но накатанная дорога, я сказал бы: нетронутый лес.

Отряд наш значительно поредел.

В самом хвосте посеревший, молчащий, угрюмо передвигал ноги Тойво.

И вдруг команда Антикайнена:

— Враг слева. Развернуться в цепь вперед!

Дорогой товарищ Тойво, вспомни, как мы разворачивались в цепь, быстро повернувшись в указанном направлении, как быстро летели вперед, теряясь в глубине соснового леса, как горели нетерпением, желая встретиться лицом к лицу с проклятыми лахтарями, как были разочарованы, когда узнали, что это только маневры, что никакого врага нет, что это учеба.

Особенно помню, как был обозлен ты. Тебе-то каждый поворот с грузом за плечами, каждый такой маневр проделывать было очень трудно.

Ты напрягал все свои силы, стискивал зубы и шел вместе с другими.

Захватив таким образом одну деревушку, Антикайнен расставил по дорогам караулы, чтобы научить нас никого не выпускать из деревни, расположил бойцов по избам, чтобы научить, как распределять силы после захвата деревни.

И затем мы снова шли дальше, шли быстро по морозу. Видно было, что в этих местах недавно еще бушевали вьюги.

Дорога была занесена глубоким снегом, а местами и совсем исчезала.

В этот же день мы пришли в Гонга Наволок.

За этой деревней сразу начиналась территория, где не было ни одного красноармейца и совершенно неизвестно, сколько белых.

Расположив свой взвод в теплой избе, сбросив с себя вещевой мешок, проверив, действует ли затвор трехлинейки, я пошел по дороге назад, чтобы помочь Тойво.

Отряд очень растянулся; по дороге шли еще отдельные наши ребята, вспотевшие, с расстегнутыми полушубками. Я приказал одному застегнуться: не няньчиться же нам с воспалением легких, в самом деле!

У многих вид был совершенно измученный; другие проходили несколько шагов и останавливались, морщась от боли.

Потертости давали себя знать.

В пяти километрах от привала я нашел Тойво и, преодолев его сопротивление, не обращая внимания на его ругань, взял себе его «обезьянчик»; винтовку он так-таки мне и не отдал.

— Есть натертости? — спросил я на ходу.

— Нет, — ответил он. — Я ведь понимаю, в чем дело; я портянки навернул как полагается. Из того, что я не умею пока порядочно бегать на лыжах, не следует еще, что я ничего не смыслю. Но уже сегодня я понял, в чем дело, и если бы не эта проклятая боль в мышцах, я пошел бы лучше многих из вас.

Было уже темно, когда мы входили в деревню. В избе я снял валенок, натертость на пятке превратилась в водяной пузырь.

Я достал иголку, проколол колыхавшийся пузырь, выпустил воду и бережно обмотал ногу.

Больше подобной глупости я не повторю, нога мне еще нужна.

Тойво уже храпел в углу.

Дверь распахнулась. В избу, не торопясь, вошел Лейно и сразу как-то заполнил собой всю горницу.

Он уселся на лавку, вытащил из сумки карту десятиверстки и протянул ее мне.

— Вот тебе карта, по ней ты должен отмечать весь путь своего взвода. Всем комвзводам, отделкомам и прочим командирам ее дали, я взял для тебя.