Падение Кимас-озера - [6]

— Какой путь должен я отметить? — удивился я.

— Жаль, что ты куда-то запропастился и не был в избе у Ровио и Инно; ты прозевал много важного, но я тебе расскажу.

Лейно встал, осмотрелся, нет ли кого в помещении.

В углу храпел Тойво.

Под лавкой возился кот. Он отпускал свою лапу, и из-под лапы выкатывался серый клубок, — это была мышь. Не дав ей отбежать и на полшага, кот, неожиданно изогнувшись, мягко прыгал, опуская на нее свои легкие когтистые лапы.

Лейно подошел к двери и сделал мне знак итти за ним.

— Здесь нас могут подслушать, а дело абсолютно тайное.

Вслед за нами из дверей на крыльцо вырвалось белое облако пара. Снег заскрипел под ногами.

— Как живот?

— Лучше, Лейно.

На синевшее небо выползали северные звезды. Мы постояли посреди широкой деревенской улицы.

— Здесь нас никто не подслушает. По этой карте ты будешь отмечать путь, по которому пройдет твой взвод и весь наш отряд. Мы идем на лыжах. Командир Инно и товарищ Ровио на лыжах ходят плохо, поэтому они остаются здесь ждать нашего возвращения или известия о нашей гибели. Отряд выходит в составе двух рот, командиры — Хейконен и Карьялайнен; пулеметная рота разделяется между нами, а командир пулеметной роты Тойво Антикайнен[6] назначается командиром всего отряда, его помощник Суси[7] — начальником штаба. Ты ведь знаешь Антикайнена?

О да, Антикайнена я знал более чем хорошо; это ведь после его горячей речи на митинге гельсингфорсской молодежи вступил я в революционный союз молодежи, а затем в партию.

Он строитель, а я металлист, и всего-то на два года он старше меня. Сейчас ему двадцать три года.

Какой молодой рабочий Гельсингфорса не знал организатора комсомола, яростного и проникновенного оратора, непреклонного коммуниста товарища Тойво Антикайнена!

Я знал его отца. Это был мрачного вида обойщик, который, однако, как передавали, любил пошутить, когда был трезв. Но вся беда в том, что трезвым-то я его никогда не видел.

Кто из нас не помнит речей Антикайнена! Они заставляли ненавидеть врага, сжимать кулаки, стискивать зубы.

Он заставлял нас плакать о погибших товарищах и с восторгом итти в бой, чтобы воздать врагам по заслугам. А заслужили они все-таки в тысячу раз больше, чем мы им заплатили.

Но когда я начинаю вспоминать, как они расстреливали всех раненых таммерфорсского госпиталя, как они обращались с пленными красногвардейцами, когда я вспомню то, что они делают сейчас, я начинаю волноваться. А мой рассказ требует полного спокойствия.

В прошлом году я ел кашу, сваренную Антикайненом. Он был начальником заставы у станции Горской, когда мы стояли против взбунтовавшегося Кронштадта. Мы уходили в дозоры, и он оставался в избе совершенно один. Не мог же он отрывать от дела человека, чтобы тот был кашеваром. Вот он, комрот, сам и варил своим красноармейцам кашу.

Да, я отлично знал Антикайнена, а что нашему командиру было всего лишь двадцать три года, это нас тогда не смущало: большинство из нас было моложе.

И только хмурый, широкий Карьялайнен, комрот 2, да комрот 1, голубоглазый, весь подобранный Хейконен, рабочий-мраморщик, организатор красногвардейского отряда гранитников-мраморщиков, имели от роду по двадцати восьми лет.

Зато быстрому парнишке Пуллинену, сыну железнодорожника, только что стукнуло восемнадцать. Столько же было и Вуоринену, один брат которого был убит у Белоострова при скрадывании границы, а другой по сей день томится в финляндской каторжной тюрьме.

Да, сколько угодно было у нас ребят, не достигших двадцати лет.

— Наше задание, — продолжал, оглядываясь по сторонам, полушопотом Лейно, — такое: пройти незаметно через фронт в тыл лахтарям. Итти с максимальнейшей быстротой, на какую только способны. Ничего лишнего с собой не берем. Никакого обоза, все на себе. Мы должны дойти незаметно — для этого надо уничтожать все враждебные отряды — до Ребол и постараться уничтожить штаб лахтарских войск и все склады боевого и прочего питания в этой центральной базе. Возможно, однако, что штаб находится не в Реболах, а в Кимас-озерской. Тогда, захватив Кимас-озерскую, мы должны уничтожить штаб белого руководства и все склады. С какими силами нам придется встретиться, неизвестно. Сколько штыков у белых в Реболах и Кимас-озерской, неизвестно. Предположительно человек по четыреста-пятьсот. Основная задача: пройдя по тылам, уничтожить склады, а главное — органы управления. Надеяться можно только на себя и на неожиданность, быстроту и удачу. Предприятие более чем рискованное.

Утром надо быть готовым к отходу. Выяснилось, что из двухсот человек, отобранных в школе, только около ста тридцати могут итти дальше. Остальные стерли ноги, заболели или «просто не могли двигаться с такой быстротой».

Я вспомнил при этих словах о Тойво и невольно улыбнулся.

В том поручении, которое мы должны были выполнить, было очень много, так сказать, спортивного интереса. Мы изучали историю военного дела, и я уверен, что такого предприятия не пытались проделать ни войска Александра Македонского, ни Наполеон, ни Ганнибал, ни Суворов, ни Жоффр, ни Гинденбург, ни товарищ Буденный.

А когда я получаю возможность вплотную встретиться с врагом, который сжал в кулак мою родную Суоми, с врагом, который хочет уничтожить мою советскую власть и то, что проделано у озер Суоми, проделать у озер Карелии, и когда и от меня зависит выбить ему зубы, то, извините меня, я весь загораюсь и дрожу от нетерпения.