Падение Кимас-озера - [3]
Потом стали посылать красноармейские части, утомленные уже войной в Центральной России и совсем не подготовленные к нашим условиям.
Я обморозился под Кокосальмой.
Я скорее предпочел бы снова находиться в плену в Таммерфорсе, у Маннергейма, чем повторить сражение под Кокосальмой.
Мы на рассвете вышли из Кестонской в Кокосальму, которую занимали лахтари. Ты себе представь, всего-навсего одна проходимая тропа.
К десяти утра мы были уже у озера, всего тысяча двести шагов от Кокосальмы.
Наши ребята, привыкшие к условиям войны в России, недостаточно хорошо поставили разведку, и мы стали разворачиваться на глазах у белых.
Разворачивались мы два часа.
В двенадцать командир приказывает: в атаку!
Заметь себе, что белые совсем не стреляли, не подавали даже признаков жизни.
Нам надо было пройти около версты по занесенному глубоким снегом озеру.
Позади подтянули на руках орудие Маклена. Оно за весь бой выстрелило всего раза четыре, и то каждый раз снаряды, попадая в липкий, вязкий снег, не разрывались.
Как только мы сошли с тропы, сразу провалились по пояс в густой снег. Итти было очень трудно. Каждые десять-пятнадцать шагов делали остановку; некоторые остановки даже до получаса.
Так мы стали выдыхаться, не пройдя и четверти расстояния до деревни. В начале движения мы потели от напряжения, но на остановках начинали мерзнуть.
Я тянул «максим», и двигаться с ним, сам понимаешь, по этому снегу было не очень весело. Но самое тяжелое еще впереди.
Продвигаясь по льду, мы вдруг почувствовали под ногами воду. Идем немного вперед — вода дошла до колен, и уже примерно в четырехстах шагах от противника весь наш отряд провалился по пояс в талую воду. Итти дальше было невозможно.
Лахтари, хорошо знакомые с местностью, очевидно, только этого и дожидались. Они открыли спокойный, прицельный ружейный огонь и угощали внезапными пулеметными очередями.
Я стал налаживать свой «максим», но ты пойми: весь день температура ниже 37° по Цельсию — вода в холодильниках так замерзла, что пустить пулемет в дело было невозможно.
У многих ребят закоченели пальцы, и спусковые крючки не поддавались их усилиям.
Я выхватил у одного красноармейца из отмороженных рук винтовку и, когда командир скомандовал: «Огонь!», нажал спуск, но — чорта с два! — из всего нашего отряда раздалось только семь-восемь выстрелов, — честное слово, не больше.
Моя винтовка отказывалась стрелять, винтовки ребят тоже бездействовали. Видишь, в чем дело: в затворе от холода ударники примерзли к пружинам. Обмундирование же наше не ахти какое, и если замерзала сталь, то что было с людьми! И все это под точным, метким огнем лахтарей, которые, надо отдать им справедливость, били с выдержкой.
Ты не забудь, что мы находились по пояс в воде.
Понятно, ни о каком продолжении атаки не могло быть и речи.
Мы зарылись в снег, чтобы дождаться темноты. Лежали больше трех часов, и как мы приветствовали наступление ночи — сам поймешь.
Под прикрытием темноты стали отходить назад. К счастью, беляки нас не преследовали.
Когда мы подползли к тому месту, где оставалось орудие, мы поняли, почему оно мало действовало. Командир орудия отморозил себе руки и ноги, стоя на наблюдательном пункте. Его посинелое лицо казалось совершенно мертвым, и на щеках видны были крупные слезы. Не успев еще сползти по небритой щеке, они превращались в ледышки.
Я видел, как наши замечательные ребята до того утомились, что стали безразличными ко всему. Некоторые ложились на дорогу и лежали совершенно без движения, распластавшись, пока их не подбирал подошедший обоз.
На обратном пути, при отходе по дороге через болота, наше орудие со всеми снарядами провалилось под лед в воду, на глубину четырех метров.
С политруком во главе три часа работали в болоте при двадцатипятиградусном морозе — и пушку и снаряды вытащили. Какие прекрасные ребята наши артиллеристы!
Лошади — и те из строя выбыли, ну и я, конек-скакунок, без одной руки в Питер в госпиталь еду.
Он горько улыбнулся.
Свеча уже совсем оплыла; зимний рассвет заливал серым светом белые снега. Свет пробивался в вагоны санитарного поезда.
Паровоз загудел.
От толчка проснулись раненые, застонали, заворчали, заворочались.
— Раухи, — спросил я, пробираясь уже к выходу, — что думаешь ты обо всей кампании?
— Что думаю? Наши на лыжах ходить не умеют, следовательно, лахтари сумеют дотянуть до весны, а весной, летом, осенью здесь воевать совсем невозможно: болота, озера, снова болота, бездорожье такое, что во многих волостях только на смычках[5] и передвигаются.
— А тем временем белые будут орудовать в Лиге наций от имени самозванного карельского калевальского правительства. У них ведь кроме Вейнемейнена и Ильмаринена есть главный военный начальник.
Прощай, Матти!
— Прощай, Раухи!
Я прокричал мой прощальный привет, уже соскакивая с подножки санитарного вагона.
Какое задание мы получим? Неужели наш курс обучения будет прерван на целый год?
Всеми этими мыслями я поделился с ребятами.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Мы получаем боевое задание
На Тойво было забавно смотреть. У него вначале лыжи разъезжались в разные стороны, и он чуть не падал носом в снег.
