Падение Херсонеса - [20]

Женщин, молодых, красивых, война не кровавит.

Женщина — товар особой цены. Сравнима с драгоценным камнем в отличии от камня строительного.

Потому солдаты, схватив женщину, второпях, мечом, всего-навсего отхватывают прядь волос побольше надо лбом.

Кирилл, обходя дома херсонеситов, видел, ни одного волоска молодых гречанок меч варваров не коснулся.

Гречанки смотрели на митрополита Константинопольского робко и дерзко. Тоже осуждали василевсов, оставивших Херсонес без помощи.

Но были целы!

Чего же ты задумал, русс, варвар? — недоумевал митрополит.

Церкви, храмы тоже были целы.

По законам войны тут положено было стоять повозкам. Земли не должно быть видно под горами тюков и ящиков, полных золота, серебра, всякой ценной церковной утвари. Но в храмах Херсонеса — хоть молебен служи.

Вот еще что и удивило, и покоробило Кирилла. Оказалось, варвары очень любят термы. У них, в их диких селениях термы называются банями. Даже почему-то черными банями. Термы греков красивее. Они очень понравились руссам. Руссы и услаждали себя, не жалея времени, в термах. Кирилл заходил в термы. Глядел на голых варваров. Вот где мышцы самых дорогих рабов!

Голый вид варваров и приковывал взгляд, и гневил митрополита.

В одной терме митрополит стоял особенно долго. Наблюдал за действом, копя в себе клокочущий гнев.

Будь Херсонес разрушен — Кириллу было бы легче. Сердитая проповедь в нем вскипела еще на борту корабля.

Но теперь он не знал, что ждать от князя руссов.

Не надо было василевсу отдавать Порфирогениту варвару.

Варвар должен знать свое место. Червь — ползи, целуй кампагии царю. А не рядись сам в кампагии.

Мало в Константинополе красивых девушек? У одного трактирщика Христофора дочь красавица? Слава о красоте гречанок доходит до Рима. Надо было послать не Порфирогениту, а еще раз лже-Анну. Но в этот раз все сделать умнее, чем тогда, когда посылали дочь Христофора болгарскому царю Соломону.

Привезти варвару, славянину, князю руссов, такую красавицу, чтобы тот ослеп. Да в брачную ночь в тиши ночной и взять варвара в плен. Войско головой сильно. Сруби голову — войско побежит. Гони потом руссов до Киева, гони за Киев.

И стоял в тиши темного двора стратига митрополит Константинопольский. Черная сутана сливалась с чернотой ночных теней. Даже Ростиславу не был виден митрополит. А он, Кирилл, все смотрел и смотрел на огонек на втором этаже. Князь, скиф дикий, на тебе кампагии? Ременная обувка, вот что тебе, скиф, по твоему «сану» положена… Но мысль о ременной обувке тоже болью отозвалась в сердце митрополита. У славян обычай, в брачную ночь невеста развязывает ремни обуви мужа и омывает ему ноги. В знак, что будет женой покорной.

Даже старая жена Владимира, Рогнеда, не сразу согласилась разуть его и омыть ему ноги. Он посватался к ней, еще когда княжил в Новгороде. А она, дочь воеводы Полоцка, высокомерно ответила ему с крепостной стены своего города:

— Не хочу развязать обувь у сына рабыни.

В те годы все помнили ключницу Малушу, от которой нажил князь Святослав сына Владимира.

Заставил варвар Порфирогениту омыть ему ноги?

Что происходит в доме?

Как пережить то, что происходит?

Империя унижена.

Василевсы унижены.

Порфирогенита унижена.

И вдруг в мозгу митрополита молнией мысль: ворваться в дом, вырвать царевну из чужого дома. Князя сбить с ног, связать, скрутить. До порта — на коне. Дромон и хеландии под парусами. И — через Понт. Все исправить. Переписать историю по-новому. В Константинополе, в Священном дворце, развязать варвара, не давая ему встать. Червь — ползи к царю. Кампагии захотел? Целуй кампагии василевса. Тебе целовать надо кампагии, а не носить их.

Митрополита рвануло к дому, словно смерч сорвал с места. Он оказался на светлой, не затененной забором, освещенной луной части двора. Млечный свет равнодушных звезд отрезвил великана. Если бы Ростислав не всхлипывал, прижимаясь щекой к морде гнедого, он услышал бы глухой бессильный стон, вырвавшийся из груди митрополита… Скрежет зубов… И захочешь, да не очень-то войдешь в дом страгига. Не взбежишь по лестнице, не влетишь в комнату, в которой желтое пламя масляной лампы. За тяжелой входной дверью дома стратига стражники с мечами и секирами. Митрополит крутоплечий, мощный, как стенобитная машина. Но с кем пробиваться? С пресвитерами в рясах, долгополых, как юбки? А за забором другие стражи, тоже с мечами и острыми ножами. С луками, с колчанами, полными стрел. И с собаками, огромными волкодавами, с которыми стражники управляются не хуже, чем псари и ловчие.

Поздно пришла мысль.

Поздно…

К утру митрополит забылся сном, тяжким и тревожным. Во сне все продолжал казнить себя: не место Порфирогените в дикой Скифии.

… Он переступил порог княжеской половины дома, когда солнце было уже высоко в небе. Хотел поговорить с Антониной, которой надлежало быть домоправительницей у Порфирогениты. Но не успел сказать Антонине и двух слов, как дверь в комнаты второго этажа открылась. На площадке появилась Порфирогенита.

— Святой отец… — обрадовалась она.

Он увидел ее всю, сразу. Ее темноволосую головку, воплощение античного совершенства. Нежный лик, большие глаза. Тонкий стан, усвоенную в Священом дворце осанку. На легких, летящих ногах — словно сбегала с лестниц гинекеи родного дома — Порфирогенита сбежала к нему вниз, приложилась к руке, прося утреннего благословения. Он уловил легкий запах жасмина, розы и еще чего-то странного, но знакомого по жизни в дорогой сердцу Византии. Память подсказала ему и другое — те запахи лесной листвы, гор и моря, которые он улавливал, когда Порфирогенита и Константин возвращались во дворец после охоты. И два барса, как два вышколенных пса, ложились к ногам брата и сестры. «Бывает же такая красота!» — подумал митрополит…