Ожерелье Мадонны. По следам реальных событий - [72]
Сделаешь для меня? Да, верни мою грешную молодость, хотел я сказать атакующей даме, но только выдавил убогое: но мы ведь даже незнакомы…
Знаю, ты ожидал диалога с горячей линии, а получил пустышку и бессонницу. Мы незнакомы?! Было бы правильно, если бы муниципальный служащий спрашивал, есть ли препятствия к заключению счастливого брака, хотя и в этом случае такая причина не мужественная, не литературная, не так ли?
Может, ваш приятель придет, — трусливо перешел я на «вы».
Мой приятель — это мое дело, — выпрямилась она холодно. — Не знаю, что вы подумали, я хотела всего лишь слегка расслабиться. Но это уже прошло, — процедила она, собирая свои вещи.
А разве массаж — не интим, — осторожно спросил я.
В каком фильме вы это видели, — со смехом повернулась девушка.
Значит, именно так вас расслабляют незнакомцы, — начал и я обострять.
Нет, — она слегка смутилась, — я ведь сижу по восемь часов подряд, позвонки у меня застывают, срастаются… И разве так уж страшно, если кто-то из друзей поможет?
Перед твоим коммивояжером? — унизил я с холодной, короткой усмешкой. — Может, ему это нравится? Может, он выглядывает из-за какой-нибудь книжки и ждет, когда я воспользуюсь его женщиной? Эй, — окликнул я, наугад обрушивая сложенные книги, — где ты?
Что вы это творите, прекратите, — девушка бросилась подбирать падающие книги.
Ты должна знать, — я остановился, запыхавшись, — что случайный секс только усиливает меланхолию.
Я стоял и смотрел, как она собирает в охапку книги.
Я должна попросить вас уйти, — закашлялась девушка, и любой бы понял, что вот-вот она расплачется. И эта ее слабость, признаюсь, возбудила меня. Точнее, я ощутил приятную боль в утробе, разлившуюся во все стороны, какую-то удивительную жестокость. Перед глазами все заиграло. Голова закружилась. Я накинулся на нее, онемевшую. Тянул ее вниз, на падающие книги. Тут были разные книги, пустые и полные, как это бывает, они сбивались в кучи, с болью распахивались, падали на нас, беззубая молодь стервятников.
Я чувствовал, как девушка шевелится подо мной, видел, как вспененная слюна смешивается с кровью искусанных губ, одной рукой я пытался стянуть с нее шелковые трусики, другой душил.
Только потом, когда, потный и перепуганный, сяду, чтобы унять дыхание и сердце, замечу, что лицо мое расцарапано, будто исхлестанное острыми нитями лунного света, оно болело и кровоточило, когда кто-то касался и целовал его. Между тем, пока мы боролись, я ничего не почувствовал. Честное слово, алкоголь и любовь — лучшие анестетики! По радио (я это хорошо помню) все это время тихо капала одна единственная песня, тысячу лет умирающий песчаный водопад саксофона, эвергрин, после которого мне всегда трудно сосредоточиться. Зонг оборвался внезапно, как и наш любовный предсмертный хрип. Мой палец остался прищемленным спазмом врат женского тела. Понимаешь, мы не продвинулись дальше судороги. Подняли головы в темноте. Во всем квартале отключили свет. Прошла первая минута неожиданного ограничения. Мы осторожно поднялись. Я слышал, как девушка отряхивает предполагаемую грязь со спущенной юбки, поправляет растрепанные волосы. Я незаметно застегнул ремень, пригладил вздыбившуюся щетину.
Поищу свечку, — пробормотала устало почтовая работница. Споткнулась о груду книг, выругалась себе под нос, а может, это был я, не уверен, нас придавил тяжелый мрак, мы едва под ним дышали. Вот теперь я потерялся. Но когда открыл глаза, то увидел, что из-за неуверенного огонька свечи проступает ее едва различимое лицо, взволнованное тенями. Лучше всего был виден кулачок, крепко сжимавший толстый корень свечи, с тающей верхушки которой скатывались белые восковые плевки, похожие на густые пятна горячего человеческого семени. Я на ощупь пошел за девушкой по следу, сквозь замирающую тропу света.
Подожди.
Я остановился, споткнувшись о ползающую по дну книжку. Ничего не было видно. Я нагнулся, ухватил ее за ухо, тайком опустил в карман. Услышал, как поворачивается ключ в замке и падает цепочка. Почувствовал на лице сквозняк.
Надо ли… — неохотно предложила девушка.
Сам разберусь, — неуверенно ответил я, а дверь тотчас же затворилась, и оказался в полной темноте. Хотел было вернуться, попросить хотя бы огарок свечи, потому что не ожидал такой тьмы, такого темного вилайета, постучал в дверь, нащупал ручку и принялся дергать ее, но не надо было быть таким сообразительным, чтобы понять, что я имел дело с профурсеткой. Получила свое, с горечью прошептал я, и спокойно оставила меня ни с чем. Пнул ногой дверь на прощание. Моя рука задела в кармане книгу. Я с удовольствием погладил ее гладкий переплет и улыбнулся про себя. Обаятельный, немолодой жиголо.
Даже представить не могу, сколько понадобилось времени, чтобы я, ползком, как слепой, по чуть-чуть, неуверенный, как только что научившийся ходить, спустился в могильной темноте на первый этаж, спотыкаясь о потертые коврики, срываясь со ступенек разной высоты, боясь наткнуться на перила, которые были моей единственной достойной внимания опорой, на что-нибудь опасное, мягкое или мертвое, ожидающее меня в темноте, как в детстве. Не могу описать тебе, какая это была непролазная гуща, какая адская головоломка, вокруг не было ни половинки фотона лунного света, ни светлых точек, вызванных раздраженным глазным нервом, я соскальзывал в бездонную глотку лифта, в обморок, в ствол винтовки. Я считал ступени и шаги, пока не сбился. Похоже, это был четырнадцатый этаж, поверь мне, я пересчитывал снова и снова, по неспешному кругу, как на медленно горящей стене смерти.
