Ожерелье Мадонны. По следам реальных событий - [74]
злился следователь. — Вы знаете человека в желтой сто первой? Меня только это интересует.
Нет.
Но вас видели выходящей из этой машины. Вчера, перед тем, как отключили свет. Это трое ваших соседей подтвердили, — нервничал полицейский, показывая на свой растрепанный блокнотик.
Это так. Но только я на самом деле не знаю, как зовут этого человека, и адреса не знаю. Знаете, он никогда не подписывался.
Вы садитесь в машины к незнакомцам? — хмурился полицейский.
Но кое-что я знаю: он обожает мои спагетти. И наверняка не лижет почтовые марки языком, а сначала облизывает губы, трет их одна о другую, а потом просто вытирает их маркой, будто это крохотная салфетка!
А есть ли у него какая-нибудь особая примета, скажем, родимое пятно на спине, размером с континент, — спрашивает полицейский с ироничной ухмылкой.
Не на спине, — спокойно отвечает женщина, — на бедре. И больше похоже на шрам от ожога. На багровое клеймо.
И кто теперь возьмется утверждать, что это был не я? Что все это похоже на любительский театр? Что я кого-то покрываю. Что я клятвопреступник. Что моя (трагическая) вина не от мира сего. Что я все это где-то услышал, выдумал.
Кто теперь посмеет махать мне перед носом кодексами, в которых написано, что признание в преступлении автоматически не влечет за собой наказание, что это только одно свидетельство? Есть люди, которые клянутся, что они Тито или Мадонна. И вы хотите сказать, что я безумец, что мне нужен намордник?
Ну и пусть. Но если все это мне только приснилось, то откуда у меня этот макет?
Потоп, потоп, грешники! — крикнул перепуганный охранник, грызя несчастную дубинку. У меня потемнело в глазах. Я почувствовал, что слабею, тону безвозвратно. Увидел облако, наверху. И тут ложка оторвалась от моей утробы.
И так завершилась комедия, не успев начаться. Страшно прорвало главную водопроводную трубу, всю тюрьму затопило, такова была официальная версия, пожарный диагноз, аналогичный кровоизлиянию в мозг; но затопленным казалось, что вода течет ниоткуда (или отовсюду), из обрушившихся катакомб, где еще мелькают призрачные мокрые тени раннехристианских троглодитов; что она выносит невообразимые останки героев былых времен и узников, в нераспознаваемых грязи и иле, похожих на нашу несчастную историю.
Спасатели находили дрожащих заключенных и охранников, теснившихся в пустых бойницах времен Марии-Терезии, висевших на заржавевших петухах флюгеров, на верхушках забытых латинских и рашских молитв, на карликовых Араратах. (Иоакима едва отыскали, когда уже было отступились, среди верб Рыбацкого острова, он вроде бы уплыл туда в ванне, и там, одурев от солнца, распевал солдатские строевые песни. Остальным повезло больше. Кроме Верима, который исчез, и Андреутина. Он заработал ангину и некоторое время говорил, как из бочки.)
Было ли это как-то связано с солнечным затмением, не знаю. (Но, согласись, чтобы из всех возможных катаклизмов, — и прорвало водопроводную трубу, — как-то не похоже.) По правде говоря, этот давно ожидаемый конец света нас разочаровал, а грозный полуденный сумрак едва ли кто и заметил. Впрочем, есть так много людей, верящих в то, что Земля неподвижная, плоская или четырехугольная, а необозримая черная гора отделяет день от ночи, и так происходят затмения, прячет солнце на некоторое время. Об этом я и сам размышлял, наклонившись над своим зарешеченным окном, с видом на Красный холм, вершину Фрушкой Горы, налившийся кровью как убийственный член. И на ней — астральный пик телебашни. Господи.
Не суждено было нам сыграть в тот день «Большого босса», разрушительный спектакль кунг-фу, с пением, стрельбой и пронзающим легкие моралите. Правда, на следующий день тут оказался и министр юстиции в сопровождении сервильного секретаря по наводнениям и нашего начальника в депрессии, у министра намокли штанины. И как-то в это же самое время на верхнем окне откуда-то взялся Жигуль, про которого мы уже подумали, что его унесло в глубины канализации, и беззубо ухмылялся, вылизывая скромный признак своего потаенного пола.
А от множества всех упомянутых книг после наводнения остались всего две: фетиш Андреутина Книга об операх и та самая, о страхе и трепете, которой на самом-то деле и не было, которая устарела, как и смерть, и поэтому надо написать ее заново. Собственно, это макет, в который я иногда кое-что выплескиваю. То, что я для своих рассказов пользуюсь позаимствованным переплетом, чужими перьями, не значит подлость, и это не трусость или заблуждение, это содержательная корреспонденция, голый диалог в суровом театре, это утверждаю я, Пьер Менар, страдающий амнезией, автор нашей коллективной жалобы, которую, наконец, подписал.
Последние руки, которые поднимали моего мертвого любовника, были чужие, не мои, — всхлипывала Наталия, показывая их мне во время заключительного свидания, у нее потекла косметика, и она не была похожа на себя, поэтому я мог легко все выдумать или увидеть во сне. Я говорю о руках мелких наемников, которые обмыли его тело, загримировав его к похоронам густой помадой, сыпучей пудрой замаскировали разрез патологоанатомического скальпеля
