Ничего не забуду, вернусь и снова уйду — с пустыми руками и налегке.
Штефан Стражай
В старомодном купе деревянного вагона, который курсировал, вероятно, еще во времена балканских войн и был отделан изнутри отличным старым деревом, желтым и полированным, сидел мясник Штефан Речан и двое мужчин. Тот, что повыше, в зеленоватой форме таможенника, вошел в купе на недавней курортной станции, второй был жандарм. Оба, как показалось мяснику, ехали по делам службы, и, поскольку они обращались друг к другу на «вы», он скоро узнал, что фамилия старшего инспектора Юркович, а штабного вахмистра Пуобиш.
Вахмистр, в сине-стальной форме довоенной жандармерии, сел в поезд в районном городе вместе с мясником и сразу же начал проверять документы у пассажиров. Было еще совсем темно, в вагонах горели только синие ночники. Вахмистр светил на документы карманным армейским фонариком немецкого производства. После каждого нажатия рычажка динамка ворчала, не вызывая в людях веселья, маленькая лампочка ярко вспыхивала, но свет ее тут же заметно слабел, так что жандарму приходилось все время будить механизм фонарика сильным движением большого пальца. Так из вагона в вагон, из одного купе в другое переносилось ворчание фонарика, слышался стук дверей и короткий разговор, пока жандарм не добрался до последнего купе, где все и стихло, будто утонуло в синем свете и желтом блеске дерева. Вскоре поезд тронулся в сторону южной границы.
Оба спутника — крупные мужчины, в сапогах и грубых плащах — казались суровыми, а их негромкий разговор на хорошем словацком языке был так лаконичен и тревожаще безличен, что было бы напрасно искать в нем взаимопонимания и сочувствия. Они открыли портсигары, предлагая друг другу сигареты, потом торопливо вышли в коридор, чтобы спокойно покурить.
До Речана донесся запах хорошего виргинского табака, цветок у которого пылающе розовый, как тело, где содрана кожа. Такого табаку он не курил года два, а то и больше. Ему тоже захотелось обмять сигарету и как следует затянуться, но заговорить со спутниками он не решался.
А те вернулись на свои места у двери, беседуя о делах в Паланке, где прошла новая государственная граница.
Мясник сидел у окна. В Паланк он ехал впервые. Страх перед мундирами не позволял ему задавать вопросов ни жандарму, ни таможеннику. Он предпочитал молча смотреть в окно и больше всего боялся, как бы они, чего доброго, сами не спросили его о чем-нибудь. Вчерашние хлопоты в районном центре и ожидание на вокзале истощили его силы, в нетопленном вагоне он промерз, отупел, присутствие таможенника и жандарма его угнетало, таможенника даже больше, потому что он напоминал ему о близости опасной зоны — самого края республики.