Ожерелье Мадонны. По следам реальных событий - [70]

Напрасно я шарил в пакете, пытаясь отыскать хоть какой-то след, губы из макарон, которые шепнут мне направление. Я беспомощно опустился на край тех самых детских песочных часов, вокруг которых торчали столбики и стойки от качелей, разоренных последней летней грозой. Я оперся на металлическую перекладину, липкую от холода, отчаявшаяся окаменевшая туша на заброшенной бойне. Эй, — крикнул я, — эй, малышка, — и вдали отозвался какой-то песик.

Я только мог таращиться в списки жильцов, в выцветшие имена рядом с кнопками домофона, но я, черт побери, не знал ее настоящего имени, а только бесполезное прозвище, с которым к ней обратилась небритая коллега на почте, безликое, принадлежащее кому угодно, сестрица, подружка, как-то так или совсем иначе. Сестрица! — осторожно крикнул я в пустое жерло коридора. Меня испугало эхо моего же голоса, какой-то ответ из подземелья, и сам по себе вспыхнувший свет. Я сбежал по ступенькам, и старика, впустившего кошку, не спросил ни о чем.

Я просчитал, что мне понадобится не меньше двух часов, в это время суток, чтобы под каким-то надуманным предлогом постучаться во все двери всех этих зданий, начиная с третьего этажа и выше, и это привело меня в уныние.

Когда я уже начал терять надежду, услышал за спиной знакомый голос.

Ладислав, это ты?

Обернулся и увидел Сашу Кубурина, в тапочках, легко одетого, с полными мусора черными пакетами в руках.

Ты к нам? (И сам напрягся.)

Я едва не согласился, хотя у меня напрочь вылетело из головы, что моя дочь живет с некоторых пор где-то здесь, и почти ухватился за протянутую соломинку, выдувая мыльный пузырь. В это мгновение передо мной мелькнуло припухлое, отсутствующее лицо Златицы, ее готовность обвинить меня в каждом своем падении, и моя переполненность такими обвинениями, моя усталость от чужих ошибок, поражений, презрения, и я сжал пересохшие от оскорблений губы, чувствительные к ранкам.

Нет. В другой раз. Я пришел навестить больного.

И, склонившись, вошел в первый попавшийся дом, догадываясь, что меня провожает недоверчивый, пронзительный взгляд, вызвал лифт, наугад нажал кнопку, отсчитывая тяжелые удары своего сердца (словно возвышая голос), и среди похабных надписей и эротических наскальных рисунков, фломастером по зеркалу, узнал одно далекое лицо. И направился прямо к дверям, за которыми расположилась книжная опочивальня.

Я испугалась, что ты ушел, — встретила меня сонная почтовая работница. Волосы у нее теперь были сухие и взлохмаченные, я заметил, что она накинула на себя что-то легкое, и вовсе не выглядела испуганной.

Нигде не мог найти эти проклятые спагетти, — пробормотал я, вытирая шею, — обошел всю округу.

Так они там всегда есть, внизу, в первом же магазине, — недоверчиво наклонилась женщина.

Нет, все распродали, сказал я, наверное, что-то со снабжением… А ты что думаешь, я бродил где-то, стучался во все двери?

Наконец я воткнулся носом в разваренные спагетти, струящийся аромат которых вызывал слезы. Между двумя глотками плеснул вина, бутылку открыл зубами, потому что хозяйка задевала куда-то машинку, с помощью которой просверливают настоящие пробки. Судя по тому, как она неспешно наматывала макароны на вилку, я сделал вывод, что наверняка перепачкал губы. Но, прежде чем нащупать в кармане уже использованный счет за телефон, я подумал, что, может, именно это здесь и нужно, немножко мужских бактерий, немножко возбуждающей первобытной грязи. И, отказавшись от кошачьего облизывания, сунул язык в терпкое вино.

Я прикончил тарелку.

Ну и как тебе, — поинтересовалась хозяйка, притапливая посуду, всплывающую на поверхность, как утопленники, назад, в грязную воду забившейся раковины, по краям которой оседала плотная пена увядающего моющего средства.

Смотри, кухонная Венера! — показал я пальцем на мыльный пузырь, оторвавшийся от основной массы и засиявший голубым, пока не лопнул, коснувшись крана.

Почтовая работница всплеснула руками, забыв о своем вопросе.

И мне, признаюсь, стало легче. Я ни в чем не любил простоты. Не знаю, в чем состоит мастерство — отварить податливое тесто, смешать его с тертым сыром, оросить массу двумя-тремя приправами догмы. Никакой интриги — что дрожжи не поднимутся, сохранится или нет внутренняя текстура мяса, а рассыпанные специи не уничтожат друг друга, или рыба заговорит из раскаленной сковороды. Разве возможен настоящий успех без страха провала? Разве легкость действительно засчитывается? И приготовление пищи должно быть героическим, чтобы мы о нем думали.

Из-за огромного количества книг я не мог отыскать ни одного окна. Поэтому, думаю, женщина и стояла, склонившись над бездонным водяным глазом джезвы, подпрыгивающей на раскаленной конфорке, и насыпала в ее разверстую пасть расточительные ложечки темной ароматной субстанции, но какая-то усталость не позволяла мне сказать, что я не люблю кофе, меня подташнивает и пучит, и потом я на весь вечер я окажусь на острой грани превращения из застенчивого любовника в лирического пердуна. (Но и это тоже большая тяжесть, Геркулесово чудовище, опасное задание для героя, претендента на руку мертвой принцессы?)