Ожерелье Мадонны. По следам реальных событий - [69]

Девушка настойчиво посмотрела на меня. Я задержал дыхание. Лифт остановился с легким толчком. И она направилась к двери с затвердевшим ключом перед собой.

Квартира была полуголой. Словно кто-то задержался здесь дольше, чем рассчитывал. Я повесил пальто на одинокий гвоздь в стене, предназначенный для какой-то картины или птички.

Больше всего меня удивила груда книг, уложенных от пола до потолка, похожая на сугробы, сквозь которые проходишь с опаской. Уже с первого взгляда можно было заключить, что они очень разные: от многотиражных бестселлеров до олд-таймеров многих поколений, от устаревших словарей и историй до самых современных открывалок для компьютерных консервов (которые еще не придуманы), от детских книг, выглядывавших из-под толстых книжных залежей (как в инкубаторе), до тех, что воспевают эвтаназию и замогильных автобиографий, окончательных научно-фантастических одиссей, и еще дальше, по Болгарии, полной кривых кровавых роз.

Нет, — усмехнулась почтовая работница, раздевавшаяся за сброшюрованным стогом. Я не любительница, от чтения у меня голова болит… Это приятеля. Приятеля, что живет со мной, он их продает. Он? Наверное, читает. Я часто работаю по две смены подряд. Мы и не видимся.

Захотелось спросить: а где он?

Ах, это? В поездке. Где-то в глуши, на разорившейся фабрике сбагривает их тамошним работницам, продает в кредит руководства типа «Как страдать без боли», мне бы такое как раз пригодилось… Налей себе выпить, это там, за фальшивой энциклопедией. Я на минутку в душ.

Я не мог с уверенностью определить, откуда струились нежные голоса радио, словно заблудился в лесу. Начал ощупывать все книги подряд. По свисту чайника догадался, что нахожусь на кухне. Теперь смог узнать и тихую песню из надтреснутого динамика, распознать звук льющейся воды, стук чьего-то сердца за стеной. Присел на краешек старого «Орфографического словаря», скрипнувшего под грузом. Почувствовал, как меня одолевает сонливость, как я отрекаюсь от всех чувств. Это не для меня, промелькнуло в отяжелевшем мозгу.

Потом потянулся за полупустой бутылкой, проветривавшейся на полке, и локтем неловко задел некоторое количество стоявших рядом с ней книг. Глотнув из бутылки, я наклонился за ними и машинально заметил, что это был философский комплект, погладил твердый переплет «Этики» Спинозы, «Потаенного Бога» Гольдмана, но маленький Кьеркегор, неловко раскрывшийся между двумя монолитами философских тяжеловесов, открыл мне, что речь идет и не о книге, а о макете, какими заполняют полки и стеллажи в мебельных магазинах. Почти не было необходимости листать остальные, чтобы убедиться, — их страницы пусты. Эх, тщетная, увядшая мудрость, настоящая tabula rasa!

Над чем ты смеешься, — спросила меня свежедепилированная девица, появляясь с улыбкой из-за книжной баррикады.

Так, вспомнил кое-что. Ты не поймешь.

И меня еще сильнее возбудила мысль о ней, склонившейся над чтивом, чистым как ноль. Что вообще может понять читательница книг, текст которых испарился? Моя почтовая работница стояла растерянно, в полушаге от меня, придерживая рукой полотенце, которым обмотала мокрые волосы.

Ты похожа на кариатиду, поддерживающую небесный свод, начал было я, но к чему нам мифологическая нагрузка, когда здесь история только начинается? Другим махровым полотенцем она прикрыла живот и груди.

Ты не устал? Не проголодался, глядя на все это?

И только тут я вспомнил, что Наталия утащила Алису на какие-то съемки, и я весь день ничего не ел. Разве заметно, что я размечтался перед пустым философским экраном? Что спал с мертвецом?

На меня пахнуло северным сиянием из открытого холодильника. Дверца пронзительно скрипнула. Здесь, похоже, давно не хватает настройщика.

Если тебе не противно, сбегай за макаронами, эти уже раскрошились от старости, — подняла хозяйка шуршащий колчан, в котором обращались в прах хрупкие спагетти. Потом их оближешь, — показала она свои пальцы, я их уже видел до эфеса погруженными в густой женский кетчуп.

За окном совсем стемнело. Я сжимал в руке иссохшую банкноту, которую она сунула мне в руку, как бедному жиголо. Ветер приносил ужас с загаженного дикого пляжа. Я шагнул в песочницу с влажным слежавшимся песком, в котором летом пищали дети. Огляделся. Потребовалось немного времени, чтобы обнаружить маленький неприметный магазинчик, который никогда не закрывался. Если бы я сейчас встретил кого-нибудь из знакомых, подумал я, рассчитываясь на кассе между забитыми полками, с макаронами, топорщившимися из полиэтиленового пакета, то поверили бы они, что это действительно я?

От себя я купил средненькое вино и горстку партизанского пармезана. Опять очутился на ветреной улице. Не знаю, знакома ли тебе эта часть города, но я был уверен, что нет нужды в особых скаутских навыках, чтобы сориентироваться в этом символическом лесочке. Однако выбравшись из проулка, который я считал единственным, оказался в сердце, окруженном огромными мрачными зданиями-близнецами, и понял, что вообще не могу вспомнить, в какое из них мне сейчас следует войти. Я стоял и оглядывался, не в силах поверить, что это происходит со мной. Это мой город, повторял я вполголоса, да, глаза у меня слезятся от холода, да, я выпил, но ведь не может быть, чтобы я не вспомнил, разве я шел за девушкой как слепой, и я не запомнил ни подъезд, ни этаж, ни ее одинокое лицо.