Ой упало солнце - [81]

И ночь, как смоль, и день чернявый,

как цыган в поле налегке.

Ликуя, пылкие потоки,

как парни на призыв девчат,

летят к долинам недалеким,

что в космах измороси спят,

и курится цветочный запах,

как дым из трубок в небеса.

Трепещут ели в ветра лапах,

почти беззвучно голосят,

стекают в землю капли шума

смолою из горячих пней.

Повитый в зелень и раздумья,

бредет олень на звон ключей.

До срока солнце спит в колодце

на мохом выложенном дне,

затем оно кустом пробьется,

чтоб возвестить о новом дне.

Поет дубрава сном кудлатым,

прадавним шумом понесло.

На склоне пестрою заплатой

к горе приметано село.

Корчма — что куст, родящий звезды,

мигает свечами в ночи.

Сивухою пропитан воздух,

скрежещут ржавые ключи.

Смычок азартный рвут цыганы,

раскатистый несется бас.

Музы́ки гром, и голос пьяный,

и струн хмельных распутный глас.

Все десять пальцев нежат флейту,

в экстазе дерево горит.

Из бубна, как из жбана, хлещут

вселенский гром, последний крик.

Пылает скрипка, тихнет, вянет,

и сердце бубна бьется пьяно.

И об опришках[25] в сотый раз

рассказывает в песне бас:

святая пуля, злак незнамый,

литая сбруя, злая борть,

лихая ночь и смерть в бальзамах,

что их влюбленным варит черт.

А месяц, что певец-мечтатель,

взирает на земное дно.

И в гопаке взвивает платья

дивчина, как веретено.

Еще запомнил: над прудом

искристой сетью утро тает.

Еще запомнил: белый дом,

из бревен сшитый и мечтаний.

Еще запомнил: в солнце мост

рудой хребет лениво тянет,

как будто исполинский кот,

во сне глаза сомкнувший злые.

И дом, и мост, должно, стоят,

но для меня давно уплыли

и только памятью горят.

Над мостом ворон алчно каркал,

по речке солнце плыло в лес.

Под этот мост на ловлю раков

ходил и я в свои пять лет.

Рвал о шиповник одежонку,

губами кровь свою ловил.

На звезды пялился мальчонка,

да вот своей не находил.

Седые небо здесь и очи

у озабоченных людей.

Дожди бубнят и стекла мочат,

любого бедствия лютей.

Под этим небом разостлалась

земля смереки[26] и овса.

Как мхом, окутана печалью

страна задумчивая вся.

Лишений знаком вырастает

бурьян никчемный — лебеда.

Под небом вечным и бескрайним

у лемка[27] — вечная нужда.

В таинственных пещерах Лада

парням гадает молодым.

В церквах Христов курится ладан

и тянется молитвы дым.

На небе только к синим зорям

доходит тот призывный глас

людей бесхитростных, бескрылых,

всю жизнь целующих покорно

алтарь, не воздымая глаз,

устами, черными от пыли,

людей, что из утробы пекла

молитвы шлют Христу и Духу,

чтобы послали в дом копейку

на хлеб, на соль и на сивуху.

Земля пустует, веет ветер,

на ниве мох одеждой теплой,

а люди, как и в целом свете,

родятся, терпят, умирают,

Проходят моры и потопы,

повсюду множа пустыри,

грохочут войны и стихают,

меняются поводыри,

года плывут, как буйны воды,

и об опришках дождь осенний

воспоминания выводит,

Какое время протекло!

Лишь лемковское неизменно

векует нищее село.

Туда стрелою слово шлю,

туда на крыльях песни мчатся.

В таком селе судьбу свою

я начал, жизни величальник.

В народе, чистом изначально,

влачащем смирно доли пай,

боготворящем неба тайны

под знаком вещего серпа.

И может, здесь бы и остался,

подобно всем, смирился сам,

к земле немотственно прижался,

молясь ликующим овсам,—

но Тот, кто серне легкость дал,

пчеле — медовые цветы,

безжалостные когти — рыси,

мне слово песни даровал

и зубы, чтоб в кольце беды

я с ней по-рыцарски сразился.

Безбрежен мир. Безбрежней сердца.

И ветер никнет в той дали.

Не уместить в стихе усердном

ни звезд, ни неба, ни земли.

В миры большие путь не мерен.

Я с детства вверился ему.

И впрямь, границ не знает время,

но это ведомо кому?

Тревоги, радости, измены,

любовь, ошибки, ночи темень,

девчонки серые глаза.

Безверья мрак, и пыл любовный,

удачи хмель, коварства залп,

восторг свершенья исступленный,

и непотребно сытый стол,

и милость творчества святая —

все жизнь дала, не утая.

Ее здесь величаю я,

взывая: пусть я нищ и гол,—

пьяни меня! Концом пугая,

пусть голову осыплет ржа,

пусть снежная падет пороша,—

вот дума, горе сокруша,

восходит, как хрусталь, ясна.

О юность, ты в миру одна

прельстительна и непорочна.

Теней напевы, белый явор

и звонкий тесаный порог.

Так и глядят из детской яви

истоки всех моих дорог.

1934

ЭЛЕГИЯ О ПЕРСТНЕ ПЕСНИ

Имею дом, при доме сад,

и яблони — как песнопенья,

и свежим молоком — роса,

рассудка мед — моим влеченьям.

Как шляпа, крыша в завитках,

и дом расписан, как шкатулка.

И вор орудует в садах,

как в тьме привычной переулка.

Стеною оградить высокой

из сна и камня — на века!..

Растет в саду веселом солнце

цветком похмельным табака.

В сад выхожу, и в юном сердце,

на миг не знающем затишья,

зеленое всплывает скерцо

невесело поющей вишни.

В сад выхожу в часы заката,

и вечер, как струна, дрожит,

Жизнь удивительнее сказки

В одной минуте пережить!

В сад выхожу, слова срываю,

деревьев вдохновенных дань.

О юность, красоте без края

взгляни в глаза и руку дай!

Сгорает вечер невеселый,

мелодия увянет днесь.

в кувшин бросай за словом слово,

свою молитвенную песнь!

Огнищем солнце догорело,

глаза пожаром опекло.

В пылающем венке несмело

склоняю светлое чело.

Отвечерело. Откурилось.

Уж ночь кадильницей дымит.

Как обруч, солнце укатилось,

луна на пастбище спешит.

Лиловая клубится муть,

вот звезды — вышивкою ночи.

Ты, парень, осторожней будь,