Отторжение - [59]
Французский дипломат и ученый Никола де Николе, посетивший Салоники примерно через десять лет после изгнания, писал:
Среди них множество искуснейших ремесленников и художников. Прискорбно, что они делятся с турками самыми новейшими изобретениями, в том числе военными. Учат делать порох, пушки и мушкеты, чем, нельзя не признать, наносят изрядный вред христианскому миру. Они также основали гутенберговские печатни, чего никогда не было в этих краях, и теперь издают книги отменно красивыми буквицами на разных языках – греческом, латыни, италийском, испанском и иврите. Это занятие кажется им совершенно натуральным.
Изгнание… Все знакомое вдруг становится чужим, все чужое должно стать своим. Испанские евреи горько сетовали на свою судьбу и закладывали фундамент новой жизни. Жаловались и работали, работали и жаловались. В конечном счете раввины если не приказали, то почти приказали: хватит пережевывать ваши потери. Но Османская империя вела себя благожелательно: пожалуйста, стройте свои синагоги, создавайте общины – платите налоги и молитесь сколько хотите. Когда в 1550 году началось преследование евреев в Провансе, тамошние евреи получили приглашение из Салоник.
Здесь для вас все открыто. Приезжайте и селитесь, друзья, в лучшей из стран! Бедные и нуждающиеся найдут здесь отдых для усталых ног, найдут работу по душе. Ни голод, ни жажда вам не грозят, вас не будет сжигать огонь притеснений, никто не вынудит в изгнание. Бог милостив, он позволил нам сохранить достоинство, найти поддержку и понимание у тех, среди кого мы живем. Турки не желают нам зла.
Сефарды собрались с духом. Их домом стала тоска по дому, а память об утраченной родине, как драгоценный камень в золотой оправе, бережно хранилась и передавалась из поколения в поколение. Работа лечит все. Благодаря умелости и энергии евреев всего через пару десятков лет Салоники стал одним из важнейших средиземноморских портов.
Deshame entrar. Yo me hare lugar.
Дайте только войти, место я найду сам.
Катрин развернула карту Фессалоников. У воинов нет права на отдых – кто же тогда будет воевать с забвением, само-то забвение выходных не берет. Здания разрушаются, дневники покрываются плесенью. Люди умирают, надгробные плиты крошатся в песок. Забвение трудится терпеливо и пугающе неумолимо, месяц за месяцем, год за годом.
Катрин осторожно провела пальцем по линиям и геометрическим фигурам, символизирующим город. На востоке, за городской стеной, – кладбище, там похоронены предки Видаля. Пора туда съездить. Ей сказали, там есть монумент. Но на карте кладбище не показано. Карта сделана для туристов, составители вряд ли полагали, что кому-то придет в голову посетить неприметное полузаброшенное кладбище на окраине. И на GPS-карте тоже ничего.
Что-то здесь не так. Память должна сохраниться. Ночь – память о прошедшем дне. Сны – мусор, остающийся за пределами дневных размышлений, событий и страхов. Город без прошлого существовать не может, как не может существовать день без ночи и ночь без дня.
Но карта молчит. Катрин не стала ее складывать – скомкала и бросила в мусорную урну. Собачонка, прикорнувшая у веранды, дернула ухом, тут же успокоилась и прикрыла глаза.
С чего бы она так разозлилась? Большое дело – на карте не показано памятное место. Кто она такая и чем, собственно, занимается?
Сефардско-ашкеназийская крещеная атеистка. Дон-кихотша, фехтующая с ветряными мельницами забвения.
Вот и ответ. Вряд ли кто-то подскажет, лучше ответить самой:
Ты спятила.
Кладбище недалеко от университета Аристотеля. Это она и так знает, без всякой карты. Сегодня праздник – никаких занятий, вокруг ни души. Черная чугунная ограда окружает светлые корпуса университета наподобие тюремной решетки. Выхлопные газы оставили на фасадах неопрятные черные, даже на вид жирные следы. Дорожки усеяны птичьим пометом. Не просто птичьим, а сорочьим – на деревьях не меньше двух десятков. Сидят, время от времени ловко подкидывают черные, с металлической синевой хвосты и сбрасывают серо-белые бомбы.
Где-то здесь должно быть нечто вроде монумента.
В киоске купила бутылку воды – несколько человек с интересом покосились на ее портмоне.
Надо искать. Заметила юношу и девушку у входа в университетский двор и поспешила к ним. Не могли бы они показать ей старый монумент, он где-то на территории?..
– Мы вас проводим, – сказала длинноволосая девушка.
– Нет, спасибо, только скажите…
– Прикройте бумажник и телефон.
В сопровождении пары студентов, химиков, как выяснилось, она прошла на территорию университета. По-прежнему никого не видно, но лица у ребят почему-то напряженные. Катрин накинула на руку ветровку, прикрыла сумку и посмотрела на девушку. Еле заметно кивнула: не волнуйтесь, в случае чего – убегу. Их настороженность передалась и ей. Чуть подальше группка молодых людей – мешковатые штаны и бейсболки точно такие же, как у тех, кто присматривался к ее кошельку. Отдельно стоят еще двое-трое, то и дело озираются по сторонам – не появятся ли полицейские или конкуренты. Все ясно – торговля наркотой. Особо не стесняются, пакетики и деньги переходят из рук в руки. Тут же на месте дегустируют покупку – иногда отходят со зрачками точно булавочные головки.
«Время идет не совсем так, как думаешь» — так начинается повествование шведской писательницы и журналистки, лауреата Августовской премии за лучший нон-фикшн (2011) и премии им. Рышарда Капущинского за лучший литературный репортаж (2013) Элисабет Осбринк. В своей биографии 1947 года, — года, в который началось восстановление послевоенной Европы, колонии получили независимость, а женщины эмансипировались, были также заложены основы холодной войны и взведены мины медленного действия на Ближнем востоке, — Осбринк перемежает цитаты из прессы и опубликованных источников, устные воспоминания и интервью с мастерски выстроенной лирической речью рассказчика, то беспристрастного наблюдателя, то участливого собеседника.
Сборник миниатюр «Некто Лукас» («Un tal Lucas») первым изданием вышел в Мадриде в 1979 году. Книга «Некто Лукас» является своеобразным продолжением «Историй хронопов и фамов», появившихся на свет в 1962 году. Ироничность, смеховая стихия, наивно-детский взгляд на мир, игра словами и ситуациями, краткость изложения, притчевая структура — характерные приметы обоих сборников. Как и в «Историях...», в этой книге — обилие кортасаровских неологизмов. В испаноязычных странах Лукас — фамилия самая обычная, «рядовая» (нечто вроде нашего: «Иванов, Петров, Сидоров»); кроме того — это испанская форма имени «Лука» (несомненно, напоминание о евангелисте Луке). По кортасаровской классификации, Лукас, безусловно, — самый что ни на есть настоящий хроноп.
Многие думают, что загадки великого Леонардо разгаданы, шедевры найдены, шифры взломаны… Отнюдь! Через четыре с лишним столетия после смерти великого художника, музыканта, писателя, изобретателя… в замке, где гений провел последние годы, живет мальчик Артур. Спит в кровати, на которой умер его кумир. Слышит его голос… Становится участником таинственных, пугающих, будоражащих ум, холодящих кровь событий, каждое из которых, так или иначе, оказывается еще одной тайной да Винчи. Гонзаг Сен-Бри, французский журналист, историк и романист, автор более 30 книг: романов, эссе, биографий.
В книгу «Из глубин памяти» вошли литературные портреты, воспоминания, наброски. Автор пишет о выступлениях В. И. Ленина, А. В. Луначарского, А. М. Горького, которые ему довелось слышать. Он рассказывает о Н. Асееве, Э. Багрицком, И. Бабеле и многих других советских писателях, с которыми ему пришлось близко соприкасаться. Значительная часть книги посвящена воспоминаниям о комсомольской юности автора.
Автор, сам много лет прослуживший в пограничных войсках, пишет о своих друзьях — пограничниках и таможенниках, бдительно несущих нелегкую службу на рубежах нашей Родины. Среди героев очерков немало жителей пограничных селений, всегда готовых помочь защитникам границ в разгадывании хитроумных уловок нарушителей, в их обнаружении и задержании. Для массового читателя.
«Цукерман освобожденный» — вторая часть знаменитой трилогии Филипа Рота о писателе Натане Цукермане, альтер эго самого Рота. Здесь Цукерману уже за тридцать, он — автор нашумевшего бестселлера, который вскружил голову публике конца 1960-х и сделал Цукермана литературной «звездой». На улицах Манхэттена поклонники не только досаждают ему непрошеными советами и доморощенной критикой, но и донимают угрозами. Это пугает, особенно после недавних убийств Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. Слава разрушает жизнь знаменитости.
Когда Манфред Лундберг вошел в аудиторию, ему оставалось жить не более двадцати минут. А много ли успеешь сделать, если всего двадцать минут отделяют тебя от вечности? Впрочем, это зависит от целого ряда обстоятельств. Немалую роль здесь могут сыграть темперамент и целеустремленность. Но самое главное — это знать, что тебя ожидает. Манфред Лундберг ничего не знал о том, что его ожидает. Мы тоже не знали. Поэтому эти последние двадцать минут жизни Манфреда Лундберга оказались весьма обычными и, я бы даже сказал, заурядными.