Отторжение - [49]
На полпути к архиву у Катрин внезапно возникло ощущение: она тонет. Странное, удивительное, но и само собой разумеющееся чувство: началось погружение в пучину, а глубина неизвестна. И что она там, в этой бездне, найдет – тоже неизвестно. Тонет? Да, тонет… Но поймет ли это случайный прохожий, если она попадется ему на глаза? Вряд ли он что-то увидит. Ну и что? Женщина куда-то спешит, ускоряет шаг. Или никуда не спешит, просто увеличивает нагрузку в целях окончательного оздоровления организма. Или просто добирается из пункта “А” в пункт “Б”.
В каком-то смысле так и есть. Вот она выходит на площадь, выложенную белой и красной плиткой в виде рыбьего скелета. Мрамор все еще хранит утреннюю прохладу, чувствуется даже через подошвы сандалий. Ее передвижения строго горизонтальны, было бы ложью утверждать что-то иное – и все же она тонет. Нетерпеливые водители, кричащие витрины, гудки, выкрики, скутеры, ловко виляющие в автомобильных пробках, – а она тем временем делится пополам. Обычное утро в обычном греческом городе, обычная женщина – но и кто-то еще, доселе неизвестная ей личность. Неизвестная эта личность к тому же одержима, ее обуревает жадность; одержимость и жадность гонят ее в забытые крипты давно забытых событий. Чем она занимается? А вот чем: раскопками забвения. Как назвать это занятие? А вот как: археология памяти. Собрать воедино страсть и ненависть, разбитое и склеенное, рваное и сшитое, памятное и утаиваемое, ночные кошмары, не сказанные слова, не вспаханную землю, швы и прорехи, шаль на чьих-то плечах в прохладный вечер, торчащие из нее кончики ниток, за которые надо потянуть и надеяться, что не оборвутся. Задержавшаяся на века любовь, нежность и хрупкость давно умерших людей…
Уж не сходит ли она с ума? Может, эта ее одержимость поисками утраченного времени – всего-навсего симптом, известный в психиатрии под термином idée fixe, навязчивая идея? К тому же навеянная Прустом?
И что? Есть разные виды сумасшествия. Истинное сумасшествие как раз и состоит в том, чтобы уступить власть забвению. Для тех, кто не хочет помнить, остается только одно: ложь. Ложь, придумываемая политиками в оправдание прошлых и будущих злодеяний. А память и есть истина. И путеводная звезда. Тот, кто на заре человечества сунул руку в костер, так и продолжал бы совать ее ежедневно, если бы не помнил, почему этого делать не следует.
Эту мысль надо вышить крестиком, решила Катрин и оставила пометку в блокноте.
Она дошла до площади, где до сих пор сохранились развалины Иегуди Хамам, еврейской микве[39]. Кирпичного цвета низкое здание с остатками куполообразной крыши, бросающийся в глаза анахронизм среди прямоугольных очертаний высоких современных домов. В пустом бассейне валяются стеклянные бутылки, на стенах следы мочи. Эта баня стояла здесь самое малое пятьсот лет, Видаль Коэнка наверняка приходил сюда с отцом и братом.
Катрин положила ладонь на каменную кладку. Чьи-то руки прикасались к этой стене и сто, и двести, и пятьсот, и тысячу лет назад… хорошо бы, если бы так можно было передать им всем привет. А может быть, время не линейно? Может, оно присутствует постоянно, так же как постоянно присутствует пространство? Для тех, разумеется, кто хочет и способен это заметить.
Подошла женщина с мобильником в розовом с блестками футляре и с заметным русским акцентом спросила, не знает ли она, как пройти к супермаркету.
Катрин пожала плечами – она представления не имела, где в Фессалониках расположены торговые центры.
Женщина почему-то смутилась.
I thought you were Greek.
Наверняка Флора пела маленькому Видалю испанские колыбельные. Старинный кастильский диалект стал языком, на котором он произнес первые слова, – а вместе с языком пришла сефардская гордость. Испанские евреи знали себе цену. Их песни, их молитвы, их ремесленники-виртуозы и непревзойденные книгоиздатели, мудрость сефардских раввинов, их обычаи с многотысячелетней историей – неиссякаемый источник для самоуважения, передающегося из поколения в поколение.
Сотни лет, до изгнания, они были советниками королей, придворными лекарями, великими мореплавателями – на службе как у христианских, так и у мусульманских властителей на Иберийском полуострове. Власть захватывают то одни, то другие, передают из рук в руки и разоряют собственные владения – все с теми же идиотскими заклинаниями: огнем и мечом! Во имя Господа нашего Иисуса Христа! Во имя Аллаха! Знамена с полумесяцем и крестом сменяли друг друга – но испанские евреи уцелели. И поскольку они в большинстве свободно владели арабским, то завязали отношения с El-Andalus, Андалусией, той частью полуострова, которой владели мусульмане.
Испанские евреи продолжали печатать книги – на латыни, иврите, ладино и арабском.
Когда их изгнали из Испании, им не позволили взять с собой ничего, но главного отнять не могли – их обширных знаний[40]. Знания не требуют места, не требуют носильщиков и телег, их нельзя украсть или отнять. История испанских евреев – история изгнаний и преследований, история их боли, их слез. И все же, несмотря на боль, несмотря на слезы и гонения, сефард всегда остается сефардом. Испанская гордость не позволяет сефарду гнуться под ударами судьбы.
«Время идет не совсем так, как думаешь» — так начинается повествование шведской писательницы и журналистки, лауреата Августовской премии за лучший нон-фикшн (2011) и премии им. Рышарда Капущинского за лучший литературный репортаж (2013) Элисабет Осбринк. В своей биографии 1947 года, — года, в который началось восстановление послевоенной Европы, колонии получили независимость, а женщины эмансипировались, были также заложены основы холодной войны и взведены мины медленного действия на Ближнем востоке, — Осбринк перемежает цитаты из прессы и опубликованных источников, устные воспоминания и интервью с мастерски выстроенной лирической речью рассказчика, то беспристрастного наблюдателя, то участливого собеседника.
В книге представлены 4 главных романа: от ранних произведений «По эту сторону рая» и «Прекрасные и обреченные», своеобразных манифестов молодежи «века джаза», до поздних признанных шедевров – «Великий Гэтсби», «Ночь нежна». «По эту сторону рая». История Эмори Блейна, молодого и амбициозного американца, способного пойти на многое ради достижения своих целей, стала олицетворением «века джаза», его чаяний и разочарований. Как сказал сам Фицджеральд – «автор должен писать для молодежи своего поколения, для критиков следующего и для профессоров всех последующих». «Прекрасные и проклятые».
Читайте в одном томе: «Ловец на хлебном поле», «Девять рассказов», «Фрэнни и Зуи», «Потолок поднимайте, плотники. Симор. Вводный курс». Приоткрыть тайну Сэлинджера, понять истинную причину его исчезновения в зените славы помогут его знаменитые произведения, вошедшие в книгу.
В 1960 году Анне Броделе, известной латышской писательнице, исполнилось пятьдесят лет. Ее творческий путь начался в буржуазной Латвии 30-х годов. Вышедшая в переводе на русский язык повесть «Марта» воспроизводит обстановку тех лет, рассказывает о жизненном пути девушки-работницы, которую поиски справедливости приводят в революционное подполье. У писательницы острое чувство современности. В ее произведениях — будь то стихи, пьесы, рассказы — всегда чувствуется присутствие автора, который активно вмешивается в жизнь, умеет разглядеть в ней главное, ищет и находит правильные ответы на вопросы, выдвинутые действительностью. В романе «Верность» писательница приводит нас в латышскую деревню после XX съезда КПСС, знакомит с мужественными, убежденными, страстными людьми.
Что делать, если ты застала любимого мужчину в бане с проститутками? Пригласить в тот же номер мальчика по вызову. И посмотреть, как изменятся ваши отношения… Недавняя выпускница журфака Лиза Чайкина попала именно в такую ситуацию. Но не успела она вернуть свою первую школьную любовь, как в ее жизнь ворвался главный редактор популярной газеты. Стать очередной игрушкой опытного ловеласа или воспользоваться им? Соблазн велик, риск — тоже. И если любовь — игра, то все ли способы хороши, чтобы победить?
Сборник миниатюр «Некто Лукас» («Un tal Lucas») первым изданием вышел в Мадриде в 1979 году. Книга «Некто Лукас» является своеобразным продолжением «Историй хронопов и фамов», появившихся на свет в 1962 году. Ироничность, смеховая стихия, наивно-детский взгляд на мир, игра словами и ситуациями, краткость изложения, притчевая структура — характерные приметы обоих сборников. Как и в «Историях...», в этой книге — обилие кортасаровских неологизмов. В испаноязычных странах Лукас — фамилия самая обычная, «рядовая» (нечто вроде нашего: «Иванов, Петров, Сидоров»); кроме того — это испанская форма имени «Лука» (несомненно, напоминание о евангелисте Луке). По кортасаровской классификации, Лукас, безусловно, — самый что ни на есть настоящий хроноп.
Многие думают, что загадки великого Леонардо разгаданы, шедевры найдены, шифры взломаны… Отнюдь! Через четыре с лишним столетия после смерти великого художника, музыканта, писателя, изобретателя… в замке, где гений провел последние годы, живет мальчик Артур. Спит в кровати, на которой умер его кумир. Слышит его голос… Становится участником таинственных, пугающих, будоражащих ум, холодящих кровь событий, каждое из которых, так или иначе, оказывается еще одной тайной да Винчи. Гонзаг Сен-Бри, французский журналист, историк и романист, автор более 30 книг: романов, эссе, биографий.