Отторжение - [48]
Много позже.
Если бы Флора родилась в более обеспеченной семье, наверняка и замуж бы вышла гораздо раньше, совсем юной девочкой, как принято у испанских евреев. Но она родила первого ребенка, когда ей было уже двадцать семь, от мужа старше ее на двенадцать лет. Почему так поздно? Скорее всего, не было приданого. Общеизвестно: чем больше приданое, тем богаче жених. Маленькое приданое – жених победнее, а если вообще нет приданого – нет и жениха. Возможно, она работала прачкой или сидела дома во дворе и крутила сигареты по заказу табачных фабрикантов, копила себе на приданое. А может, и вовсе не собиралась выходить замуж, не хотела подчиняться мужу. Тоже не исключено, если вспомнить, какой сильной и несгибаемой волей обладала Флора. И только когда в ее жизни появился рассудительный, намного старше ее, Соломон, решила поскорее выйти за него замуж. Все может быть правдой – и первое, и второе, и третье.
Первенца назвали Моисеем – имя, вмещающее и целое море, и возможность приказать ему расступиться. Второго сына не стали обременять такой исторической ответственностью, зато дали ему имя, обозначающее саму жизнь: Видаль. Испанские евреи нередко меняли имена после тяжелого жизненного кризиса, особенно если удалось счастливо избежать очередной опасности. Женщин в таких случаях называли Вита, а мужчины получали имя Видаль. Почему? Родился ли Видаль слабым и беспомощным? Может быть, перенес в младенчестве болезнь, поставившую его на грань смерти? Но что бы ни стояло за этим решением, мальчик получил имя Видаль. Видаль Соломон Коэнка. Защищающее, изгоняющее демонов, укрепляющее семейные узы, древнееврейское и испанское.
Всегда что-то испанское.
Можно изгнать евреев из Испании, но невозможно изгнать Испанию из евреев.
Мой дед Видаль родился в атмосфере тревожной и небезопасной. Быть испанским евреем в Османской империи все равно что пытаться создать семейный уют в лагере беженцев, сохранить свое в чужом. С первого дня жизни Видаль принадлежал стране, где он никогда не был. Он был испанцем. Самое главное жизненное правило сефардов, ядро их мировоззрения: имена, язык, традиции еды и поста, похоронные ритуалы, обустройство дома, молитвы – все принадлежит стране, изгнавшей их несколько столетий назад.
Впрочем, город Салоники представлял некоторое исключение в Османской империи – империи, управляемой исламом. Еврейский город. В детстве Видаля Коэнки суббота была общим для всего города выходным. Евреи отмечали субботу, а город затаивал дыхание, боясь помешать. Рынки пустели, в гавани замирала работа, таможенные службы и почта закрывались. Даже власти города, мусульмане, воздерживались от работы. Даже христиане следовали общему примеру.
Наверное, в городе не было ни одного человека, кто не говорил бы свободно на трех языках. Ладино, турецкий и греческий составляли гармоническую тонику, а в нее вплетались подголоски болгарского, албанского, французского, итальянского, арабского и русского. Языки перетекали друг в друга, оставляли слова и выражения, обогащали друг друга, как море обогащает берег диковинными раковинами, а берег платит долг забытыми на пляже детскими игрушками. Оптимисты утверждали, что это идет языку на пользу, а грустные педанты сетовали на его загрязнение. В школах учили Алиф-ба, турецкий алфавит. Прижилось русское слово “бабушка”, время от времени заменяемое болгарским “бабу”, голодные дети требовали еды на ладино. Городские евреи называли муэдзинов turkitos, турчата, а турки называли христиан гяурами, неверными. Языки тасовались как игральные карты. Но ключом, открывающим все двери, все же был ладино, язык испанских евреев. Тетушка из Болгарии, торгующая шелковыми тканями, турок-вагоновожатый, грек-официант, цыган, чистильщик обуви – все говорили на языке, на котором Сервантес написал “Дон Кихота”. А точнее – на кастильском диалекте пятнадцатого века. Его сохранили только изгнанные из Испании евреи. В Испании язык не сохранился.
Camina con buenos, te baceras uno de ellos.
Дружи с хорошими, и сам станешь хорошим.
Османские правители приняли под свое крыло тех, кого христианский мир хотел уничтожить. Салоники накрывала одна волна беженцев за другой. И первое, что делали вновь прибывшие, – строили свою синагогу и основывали свою общину. Во времена юности Видаля Коэнки в городе было множество синагог и столько же общин. Катрин добросовестно их выписала.
Геруш Сефард – для тех, которые первыми прибыли из Испании.
Четыре синагоги для евреев из Калабрии.
Две – для евреев из Апулии.
Синагога Миграбиш – для североафриканских евреев.
Две – для евреев с Майорки.
Три – для сицилианских евреев.
Прованс – для пришельцев с юга Франции.
Пять синагог для евреев, изгнанных из Португалии.
Одна – для евреев из Арагонии.
Одна – для евреев из Каталонии.
Одна – для евреев из Кастилии (скорее всего, Видаль молился именно в этой).
Синагога под названием “Древо жизни” – для евреев, которые жили в городе со времен Римской империи.
И еще десять.
Около сорока.
Не осталось ни одной. И языка, на котором говорил Видаль, уже не существует.
Катрин сделала несколько шагов, остановилась, вернулась к цветочному магазину и опять наклонилась над ведром с мимозой. Почему-то ей показалось, что это запах даже не мимозы, а того времени, времени Видаля. Город Фессалоники открыт для нее и застегнут на все пуговицы, смотрит на нее с холодной улыбкой отторжения и чарует. Каждый шаг по его закоулкам провоцирует встречный шаг в закоулки ее души. Она сама становится частью жаркого, давящего дыхания южного солнца и освежающей и освобождающей ночной прохлады. Город провоцирует нежность и почти наркотическую зависимость. Она совсем недавно приехала, скоро надо уезжать. Но, еще не уехав, ей уже хочется сюда вернуться. И… невозможно унять приступы гнева и отчаяния, невозможно привыкнуть к мысли, что под той улицей, на которой она стоит, была другая улица. А на месте этих домов были другие дома, где играли другие дети, – и все это оказалось стертым с лица земли за какие-то восемьдесят лет. Забыты и жизнь людей, и их смерть. Оттого и бессильный гнев – любое название улицы не более чем повязка на глазах при игре в жмурки, а людям уже не слышны томительные и страстные стоны звучавших здесь когда-то испанских мелодий.
«Время идет не совсем так, как думаешь» — так начинается повествование шведской писательницы и журналистки, лауреата Августовской премии за лучший нон-фикшн (2011) и премии им. Рышарда Капущинского за лучший литературный репортаж (2013) Элисабет Осбринк. В своей биографии 1947 года, — года, в который началось восстановление послевоенной Европы, колонии получили независимость, а женщины эмансипировались, были также заложены основы холодной войны и взведены мины медленного действия на Ближнем востоке, — Осбринк перемежает цитаты из прессы и опубликованных источников, устные воспоминания и интервью с мастерски выстроенной лирической речью рассказчика, то беспристрастного наблюдателя, то участливого собеседника.
Жил-был на свете обыкновенный мальчик по прозвищу Клепа. Больше всего на свете он любил сочинять и рассказывать невероятные истории. Но Клепа и представить себе не мог, в какую историю попадет он сам, променяв путевку в лагерь на поездку в Кудрино к тетушке Марго. Родители надеялись, что ребенок тихо-мирно отдохнет на свежем воздухе, загорит как следует. Но у Клепы и его таксы Зубастика другие планы на каникулы.
Без аннотации Мохан Ракеш — индийский писатель. Выступил в печати в 1945 г. В рассказах М. Ракеша, посвященных в основном жизни средних городских слоев, обличаются теневые стороны индийской действительности. В сборник вошли такие произведения как: Запретная черта, Хозяин пепелища, Жена художника, Лепешки для мужа и др.
Без аннотации Рассказы молодого индийского прозаика переносят нас в глухие индийские селения, в их глинобитные хижины, где под каждой соломенной кровлей — свои заботы, радости и печали. Красочно и правдиво изображает автор жизнь и труд, народную мудрость и старинные обычаи индийских крестьян. О печальной истории юной танцовщицы Чамелии, о верной любви Кумарии и Пьярии, о старом деревенском силаче — хозяине Гульяры, о горестной жизни нищего певца Баркаса и о многих других судьбах рассказывает эта книга.
Без аннотации Предлагаемая вниманию читателей книга «Это было в Южном Бантене» выпущена в свет индонезийским министерством общественных работ и трудовых резервов. Она предназначена в основном для сельского населения и в доходчивой форме разъясняет необходимость взаимопомощи и совместных усилий в борьбе против дарульисламовских банд и в строительстве мирной жизни. Действие книги происходит в одном из районов Западной Явы, где до сих пор бесчинствуют дарульисламовцы — совершают налеты на деревни, поджигают дома, грабят и убивают мирных жителей.
Повесть известного китайского писателя Чжан Сяньляна «Женщина — половинка мужчины» — не только откровенный разговор о самых интимных сторонах человеческой жизни, но и свидетельство человека, тонкой, поэтически одаренной личности, лучшие свои годы проведшего в лагерях.
Меня мачеха убила, Мой отец меня же съел. Моя милая сестричка Мои косточки собрала, Во платочек их связала И под деревцем сложила. Чивик, чивик! Что я за славная птичка! (Сказка о заколдованном дереве. Якоб и Вильгельм Гримм) Впервые в России: полное собрание сказок, собранных братьями Гримм в неадаптированном варианте для взрослых! Многие известные сказки в оригинале заканчиваются вовсе не счастливо. Дело в том, что в братья Гримм писали свои произведения для взрослых, поэтому сюжеты неадаптированных версий «Золушки», «Белоснежки» и многих других добрых детских сказок легко могли бы лечь в основу сценария современного фильма ужасов. Сестры Золушки обрезают себе часть ступни, чтобы влезть в хрустальную туфельку, принц из сказки про Рапунцель выкалывает себе ветками глаза, а «добрые» родители Гензеля и Гретель отрубают своим детям руки и ноги.