Отсчет пошел - [36]

Топорков, не отвечая на приветствие, привычным жестом протянул ему пропуск. Охранник для проформы тщательно осмотрел его (кто знает, а вдруг первый отдел решит провести проверку бдительности?) и вернул Топоркову. Затем он пару секунд помялся в нерешительности и произнес:

— Виталий Палыч…

— Что тебе еще?

— А с вами тут, я вижу, гости приехали. — И вахтер смущенно улыбнулся. — Так они ведь тоже обязаны того… пропуска предъявить. Об этом в инструкции написано, — как бы извиняясь, прибавил он.

У Топоркова неприятно засосало под ложечкой, но он нашел в себе силы строго, как в старые добрые времена, посмотреть на охранника и веско сказать:

— Иван Алексеевич, эти люди прибыли сюда по делу, связанному с непосредственными задачами моего подразделения. Вы понимаете?

На лице вахтера явственно отразилась мучительная дилемма, не уступающая по драматизму гамлетовскому «быть или не быть?». Наконец он все-таки нашел третий и самый удобный, с его точки зрения, выход:

— Вы подождите всего лишь секундочку, я только Петру Ефимычу позвоню, чтобы он потом мне выговор не сделал. Только секундочку! — повторил он, пятясь к двери.

— Подождите, уважаемый! — неожиданно раздался уверенный голос пассажира, сидящего сзади Топоркова. Вахтер заметил, что его левую щеку пересекает длинный зарубцевавшийся шрам. — Это была всего лишь небольшая проверка вашей работы, и вы ее блестяще прошли, о чем мы лично доложим Петру Ефимычу. А пропуска у нас, конечно же, с собой. Проверьте, пожалуйста.

На лице вахтера расплылась довольная улыбка, и он, чуть не приплясывая от столь выгодного для него разрешения каверзной ситуации, подошел к задней левой дверце «Жигулей», из-за которой доносился голос.

— Вот, посмотрите, — начал пассажир, обращаясь к близоруко сощурившемуся охраннику. Тот склонился, пытаясь разглядеть бумаги, которые рассеянный пассажир даже не удосужился протянуть ему, а просто положил к себе на колени.

— Но разве это до… — Этой фразы охранник так и не договорил, поскольку странный пассажир неожиданно ударил его полураскрытой ладонью со сложенными пальцами под подбородок. Раздался негромкий хруст, и Иван Алексеевич мгновенно обмяк и рухнул в неестественной позе, словно марионетка, у которой разом обрезали все ниточки.

— Третий, шлагбаум, — негромко скомандовал пассажир. В ту же секунду его напарник, сидевший рядом с Топорковым, вышел из машины и поднял полосатое бревно шлагбаума. Они уже собирались проезжать, когда из вахтерки показалось лицо второго охранника.

— Ваня, что ты там возишься? — нетерпеливо сказал он, еще не воспринимая открывшуюся перед ним картину. Понять, в чем дело, он так и не успел. Чуть слышно щелкнула никелированная «беретга» с глушителем, и тело охранника распласталось по земле, откинув руку, в которой что-то дымилось. Как и подозревал Топорков, за спиной вахтер прятал недокуренную сигарету.

— Но вы же обещали мне, что жертв не будет, — зло прошептал он.

— Эти ребята, Виталий, видели наши лица и знали, что мы приехали на твоей машине. Понял? — раздался сзади уверенный голос. Топорков нехотя кивнул. — Вот и замечательно, вот и молодец, — продолжал голос тоном, каким опытный ветеринар успокаивает подлежащего усыплению пса перед тем, как сделать ему инъекцию пентобарбитала. — А теперь делаем все по плану. Вы, Виталий, паркуете машину и как ни в чем не бывало заходите в здание, садитесь в своем кабинете и ждете. Свою часть задания вы уже выполнили и скоро получите оставшуюся часть нашей платы.

Трое спутников Топоркова закрылись в будке вахтеров, затащив с собой и тела. Второму вахтеру пуля попала в сердце, так что крови почти не было, лишь крохотная мокраядарочка на комбинезоне. Чистая работа. Топорков припарковал машину и долго не мог выдернуть ключ из замка зажигания, так тряслись руки. Наконец он собрался с силами, выбрался из машины и как можно увереннее прошел в огромные двери Института. Наскоро поздоровавшись с сотрудниками, стоявшими в очереди в столовую, он поднялся по лестнице на второй этаж, зашел в дверь с небольшой табличкой с надписью «Первый отдел», сел за свой письменный стол и стал ждать, то и дело поглядывая на стрелки часов, которые, казалось, совсем не желали двигаться с места.

Ему еще тогда, когда он заключал сделку, было интересно, что он почувствует в этот момент. Будет ли это похоже на столь часто описываемые в литературе угрызения совести или на чувство дельца, только что провернувшего удачнейшую в своей жизни сделку? Но ничего этого не было. Был только страх, тупой и бессмысленный. Теперь ему казалось, что он готов отдать что угодно за то, чтобы эти жирные стрелки не двигались совсем, чтобы они повернулись вспять и он не оказался замаранным в убийстве охранников, не стал подвергать себя такому безрассудному, как он теперь это понимал, риску. Конечно же, в глубине души он с самого начала догадывался, что кровь будет и что такие дела, как революция, не делаются в белых перчатках. Но сейчас… И он съежился в своем кресле, ожидая того, что должно вот-вот произойти, и напряженно вслушиваясь.

Когда стрелки часов лениво доползли до половины второго, Топорков услышал, как двери Института со стуком распахнулись. Через несколько секунд тревожно замигал индикатор на его телефоне, и Виталий Павлович понял: телефонная линия перерезана. Он знал, что сейчас в здание ворвались привезенные им боевики, уже успевшие облачиться в черные маски с узкими прорезями для глаз. По слабо доносившимся из коридора вскрикам Топорков не без злорадства представил, как теперь в испуге шарахаются, не в силах убежать, и жмутся к стенам все эти инженеришки, которые всегда при общении с ним тщетно старались скрыть под внешней угодливостью свое врожденное презрение к его профессии и к нему лично. А он тоже, в свою очередь, презирал и ненавидел всех этих высоколобых кухонных болтунов, способных только на то, чтобы полушепотом, выпив для храбрости и воровато озираясь, рассказывать вечером тупые политические анекдоты, не забывая при этом днем в общей толпе зычно кричать положенное «ура!». Он их ненавидел, но они его боялись, поскольку он для них олицетворял власть, недоступную и всесильную. И даже сейчас, когда позиции крепко пошатнулись, Топорков свято верил, что настанет день и его покровители из Комитета снова возьмут государство в свои опытные руки, а нет — все равно такие, как он, незаменимы при любом режиме, ведь они берут на себя самую неблагодарную и черную из всех работ, необходимых государству.