Открытый город - [66]

Когда я вышел из парка чуть севернее Сентрал-Парк-Норт, народу на улицах было немного. Под аркой рядом с дверями почты устроились двое мужчин; одного из них я видел не впервые. На его лицо ниспадали засаленные каштановые волосы, напоминавшие бечевки. Борода густая, с проседью, а источаемый им запах выдавал, что этот человек не мылся несколько недель; ноги, босые, вытянутые вперед – в такой позе он сидел – пепельного оттенка. Второй мужчина – опрятный, намного моложе первого, никогда не попадавшийся мне на глаза, – опустился на одно колено, держа в руках ступню товарища. Подойдя поближе, я увидел, что они разговаривают, тихо и задушевно, словно сидят за ужином в ресторане. Разговаривают по-испански и время от времени смеются, словно не отдавая себе отчета в том, что беседуют прилюдно, не замечая моего пристального взгляда. Опрятный стриг чумазому ногти на ногах. Так бережно, что я невольно предположил: наверное, тот, кого он обихаживает, – его родственник, скорее всего, отец или дядя.

Я зашел на почту. Было поздно, рабочий день шел к концу. Мне не удалось отыскать бланк таможенной декларации для посылки, и я встал в обескураживающе-длинную очередь, но тут одна сотрудница разделила очереди по-новому: распахнула дополнительное окошко и спросила, кто хочет отправить посылку за границу. Я внезапно оказался в голове очереди. Поблагодарив сотрудницу, подошел к окошку. И сказал мужчине за стеклом – лысому мужчине средних лет, с приятным лицом, – что мне нужен бланк декларации. Указал на бланке адрес Фарука. Воспоминания о наших разговорах убедили меня послать ему «Космополитизм» Кваме Энтони Аппии. Я заклеил пакет, и почтовый служащий показал мне несколько книжечек с почтовыми марками. «Флаги не подходят, – сказал я, – что-нибудь поинтереснее. Нет, эти не нужны, вон те тоже совершенно не годятся». Наконец, я выбрал красивый набор марок с лоскутными одеялами из Джиз-Бенда, Алабама [55]. Сотрудник поднял на меня глаза и сказал: «Я так и знал. – И, помедлив, добавил: – Я так и знал, брат мой. – А потом сказал: – Послушайте, брат мой, откуда вы? Потому что я-то, знаете ли, вижу, что вы из Матери-Африки. А во всех вас, братья, есть кое-что жизненно важное – ну, вы меня поняли, да? В вас есть кое-что жизненно важное для здоровья нас, выросших по эту сторону океана. Позвольте сообщить вам одну вещь: из своих дочерей я воспитываю африканок».

Очередь позади меня никто не занял, а окошко было в закутке, за колонной. Терри (это имя значилось на бейдже на его шее) оформил документы на мою посылку и спросил, как я буду платить – наличными или картой.

– Послушайте, брат…

– Джулиус, – сказал я.

– Ну хорошо, брат Джулиус, вы провидец, вот в чем штука. Истинная правда! Я в вас это вижу. Вы из тех, кто проделал долгий путь. Вы, что называется, прирожденный путник. Так позвольте мне кое-чем с вами поделиться: по-моему, вы в это врубитесь. – Он уперся ладонями в железные весы перед собой, наклонился к окошку и, перейдя на громкий шепот, начал декламировать: – Мы – те, кого прогоняли в три шеи. Мы – живые военные трофеи, это нас сапогами топтали, покоряли – билибили, да не покорили. Просекаешь? Это мы – те, кто несет кресты. Просекаешь? Это я и ты. Наши отцы и дети, как мулы, навьючены, нашим утратам нет числа, наши утраты страшны, сильные нами помыкали, выбора нам не оставляли, рты нам затыкали. Билибили, да всё равно нас не покорили. Улавливаешь мою мысль, нет? Это длится четыреста пятьдесят лет. Пять столетий слез, целая вечность гроз. И все-таки нам хоть бы хны: билибили, нас не покорили, непокоренные – вот кто мы.

Последнюю строчку он прочел, растягивая слова, переходя к многозначительной паузе. А потом спросил:

– Узнаёте?

Я покачал головой.

– Из моих, – сказал он. – Я, знаете ли, поэт. Этому стиху я дал название «Непокоренные». Я записываю эти вещи на бумаге, а иногда хожу в кафе поэтов. Такой у меня дар, ну знаете, – поэзия. Если вам понравилось, – сказал он, – послушайте другое. Каталог страданий, к кокаину прилагаемый, – он идет не от нас. За ним стоят они, это они нахимичили, нас ожесточили враз, это они, разносчики горя, взбаламутили всё там, где было тихо-спокойно. А что нам нужно теперь – сечешь фишку, верно? Нужно сеять, пусть прорастут новые утешения, новая вера. Прорастут изнутри. От наших предков. К нашим детям. В наше будущее загляни.

И вновь, растроганный собственными словами, погрузился в молчание. А потом сказал с чувством:

– Брат Джулиус, вы провидец, не дайте надежде угаснуть! Думаю, нам стоило бы вместе посмотреть что-нибудь такое, из области поэзии. Я же вижу, вы в нее инстинктивно врубаетесь. Мы должны быть светочем для этого поколения. Это поколение во мраке, улавливаете мою мысль? Я знаю, улавливаете. Ну а вы – вы пишете?

Я взял визитку, которую он просунул под стеклянную перегородку. Золотые буквы на кремовом картоне. ТЕРРЕНС МАККИННИ ПИСАТЕЛЬ / ПОЭТ-ПЕРФОРМАНСИСТ /АКТИВИСТ.

– Нет, – сказал я. – Я, строго говоря, не назвал бы себя писателем.

– Что ж, черкните мне как-нибудь словечко, – сказал он. – Можно сходить в «Нюорикан поэтс кафе». Я был бы рад с вами побеседовать.