Открытый город - [68]
Лавка, где я был единственным покупателем, представляла собой микрокосм, копию всего Чайнатауна в миниатюре, с необозримыми грудами занятных вещей: к потолку, словно абажуры, подвешены изящные бамбуковые и металлические клетки для птиц, образующие целые джунгли; на старомодном прилавке, отделяющем покупателя от хозяйских владений, – наборы резных шахматных фигур ручной работы; лаковые изделия – новодел в стиле династии Мин – самой разной величины: от крошечных декоративных горшочков до пузатых циклопических ваз, внутри которых можно спрятать человека; юмористические брошюрки «Конфуций плохого не посоветует», изданные на английском в Гонконге, – советы джентльменам, мечтающим об успехе у дам; тонюсенькие деревянные палочки для еды на фарфоровых подставках; стеклянные миски практически всех цветов и форм, толстостенные и тонкостенные; а высоко над полками с более прозаичными товарами, за стеклом на галерее, казавшейся бескрайней, – ряд ярко раскрашенных масок, коллекция всех выражений лица, возможных в драматическом искусстве.
Посреди всего этого пестрого изобилия сидела старуха; на миг, когда я вошел, встрепенулась и вновь погрузилась в чтение китайской газеты, бережно сохраняя атмосферу полной герметичности, которую – в это поверить было несложно – ничто не нарушало с тех пор, когда из уличных корыт лице поили лошадей. Стоя в этой тихой лавчонке, где в воздухе мельтешили пылинки, на потолке поскрипывали вентиляторы, а на стенах, обитых деревянными панелями, не было ни одной зримой приметы нашего столетия, я испытал ощущение, что скользнул в диковинную расщелину пространства-времени и с равной вероятностью могу находиться в любой из множества стран, куда добирались китайские купцы, куда они возят товары на продажу столько, сколько существует глобальная торговля. В то же мгновение старуха, словно чтобы подтвердить или, самое малое, продлить иллюзию, сказала мне что-то на китайском и указала на окно. Я увидел, что мимо идет мальчик в какой-то парадной форменной одежде, с барабаном – так называемой басбочкой. За ним немедля последовала шеренга мужчин с медными духовыми инструментами: никто не играл, но все чинно шли в ногу, маршируя по узкой улочке, опустевшей, как по волшебству: покупатели уступили дорогу оркестру. Старуха и я наблюдали за музыкантами из лавки, где царило какое-то потустороннее затишье; кроме скрипа вентиляторов, ни единого звука, а мимо тем временем шагают, шеренга за шеренгой, музыканты китайского духового оркестра с тубами, тромбонами, кларнетами, трубами: мужчины всех возрастов, у некоторых щеки отвисли, другие, судя по внешности, только на пороге пубертата – с первым черным пушком на подбородках, – но все с крайне серьезным видом держат на весу свои золотые инструменты, шеренга за шеренгой, и, наконец, словно чтобы завершить процессию в едином стиле, прошествовало трио с малыми барабанами, а за ним проплыл самый последний барабан – басбочка в руках настоящего богатыря. Я провожал их взглядом, пока процессия не скрылась за последним из бронзовых будд, сидевших в витрине и выглядывавших наружу. Будды улыбались этой сцене с привычной безмятежностью, и все улыбки казались мне одной и той же улыбкой – улыбкой тех, кто воспарил над заботами простых смертных, архаической улыбкой, улыбкой древнегреческих куросов над гробницами, улыбкой, свидетельствующей не о наслаждении, а о полной отрешенности. С улицы долетела до нас – до меня и старухи – первая цепочка нот: труба сыграла два такта. Эти двенадцать нот – духовные двоюродные сестры горна, играющего за кулисами во Второй симфонии Малера, – были подхвачены всем оркестром. Хроматическая, приблюзованная музыкальная фигура, которая в прошлой жизни наверняка была гимном христианских миссионеров, погребальной песнью, напоминающей то ли шум далекой бури, то ли рев прибоя, скрытого от глаз какой-то преградой. Песня незнакомая, но во всем созвучная немудрящей искренности песен, которые я в последний раз пел во дворе Нигерийской военной школы, песен из англиканского сборника «Песни хвалы», которые были для нас ежедневным ритуалом много лет назад, в нескольких тысячах миль от этой пыльной, залитой солнцем лавки, где я стоял в то мгновение. Я весь задрожал, когда в помещение прорвался гортанный хор медных духовых, когда туба неспешно перебрала низкие ноты, когда всё это звучание вплыло в лавку, словно потоки прерывистого света. А затем, почти неуловимо замедляя темп, музыка стала тише: оркестр маршировал, уходя всё дальше и дальше, теряясь в шуме мегаполиса.
Я не мог установить, выражала ли эта мелодия некую горделивую гражданственность или придавала торжественность похоронам, но она так четко совпала с моим воспоминанием об утренних построениях в отрочестве, что я внезапно потерял ориентацию в пространстве и испытал блаженство – так кто-то, оказавшись в величественном старинном особняке, заглянув издали в зеркала, сплошь покрывающие стены зала, может отчетливо увидеть мир удвоенным. Я больше не понимал, где кончается осязаемая вселенная и начинается отраженная. Эта копия один в один – копия каждой фарфоровой вазы, каждого тускло блестящего пятна на каждом стуле, сделанном из мореного тика, – простиралась до точки, где мое зеркально отраженное «я», как и я сам, замерло вполоборота. И этот мой двойник ровно в тот же миг начал биться над той же проблемой, что и его в равной степени озадаченный оригинал. Быть живым, как представлялось мне, когда я стоял там, обуянный всеми возможными печалями, – значит быть оригиналом и отражением сразу, а быть мертвым – значит отколоться, остаться только отражением.
ОСВАЛЬДО СОРИАНО — OSVALDO SORIANO (род. в 1943 г.)Аргентинский писатель, сценарист, журналист. Автор романов «Печальный, одинокий и конченый» («Triste, solitario у final», 1973), «На зимних квартирах» («Cuarteles de inviemo», 1982) опубликованного в «ИЛ» (1985, № 6), и других произведений Роман «Ни горя, ни забвенья…» («No habra mas penas ni olvido») печатается по изданию Editorial Bruguera Argentina SAFIC, Buenos Aires, 1983.
После школы он перепробовал множество профессий, но ни одна не устраивала на все сто. Некоторое время выполнял мелкую работу в одном из офисных муравейников, но кому такое понравится? Потом поступил на службу в автомастерскую, но вскорости бросил и это занятие и начал присматриваться к чему-нибудь другому. Кое-кто из совета приходской общины обратил на него внимание. Ему предложили место…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Богомил Райнов – болгарский писатель. Он писал социальные повести и рассказы; детективно-приключенческие романы, стихи, документально-эссеистические книги, работы по эстетике и изобразительному искусству. Перед вами его книга «Элегия мертвых дней».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.