Открытый город - [43]

– Я смотрю на это совсем иначе, – сказал я. – Этот человек был палач, и вы это знаете. Он убил тысячи человек.

Фарук покачал головой и сказал:

– Сколько еще тысяч погибло теперь, под властью американцев?

– Саддама приговорили за убийство всего ста сорока восьми, – сказал Халиль. – Король Марокко еще хуже, это я вам говорю; Каддафи в Ливии, Мубарак в Египте, вы можете проехать все страны. – Он обвел руками круг в воздухе. – Во всем регионе полно диктаторов, и не просто диктаторов, а страшных диктаторов. И они остаются у власти, потому что продают американцам национальные интересы своих стран. Мы в Марокко ненавидим короля, некоторые из нас ненавидят его очень сильно. Этот человек, когда в семидесятых коммунисты стали сильнее, сделал ставку на исламизм; но когда исламисты приобрели политическое влияние, стал заигрывать с капиталистической и секулярной повесткой. При его власти тысячи человек погибли, и еще тысячи пропали без вести. Чем это отличается от Саддама? Но я могу сказать вам одну вещь: я поддерживаю «Хамас». Я считаю, что они служат делу сопротивления.

– А «Хезболла»? – спросил я. – Ее вы тоже поддерживаете?

– Да, – сказал он, – «Хезболла», «Хамас» – одно и то же. Это сопротивление – всё просто. В Израиле в каждом доме есть оружие.

Я посмотрел на Фарука. Он посмотрел на меня, не опуская глаз, и сказал:

– Для меня это одно и то же. Это сопротивление.

– А что вы скажете об «Аль-Каиде» [36]? – спросил я.

Халиль сказал:

– Да, правда, это был ужасный день, башни-близнецы. Ужасный! Они сделали очень нехорошее дело. Но я понимаю, почему они это сделали.

– Этот человек – экстремист! – сказал я. – Вы меня слышите, Фарук? Ваш друг – экстремист.! Но я оскорбился не так сильно, как изображал. В этой игре, если это была игра, мне предназначалась роль оскорбленного американца, но мои истинные чувства были ближе к печали, чем к ярости. На игранная ярость и полушутливое обвинение в «экстремизме» давались мне легче, чем печаль.

– Вотвот, американцы думают, будто арабы думают именно так, – сказал я. – Меня это искренне огорчает. А вы – ну а вы, Фарук? Вы тоже поддерживаете «Аль-Каиду»?

Он на мгновение притих. Налил себе пива, выпил, и – как показалось мне, это были несколько очень долгих секунд – мы просидели молча. А потом он сказал:

– Позвольте рассказать одну историю из нашей традиционной культуры – историю о царе Соломоне. Однажды царь Соломон сказал нравоучительные слова о змее и пчеле. «Змея, – сказал царь Соломон, – защищается, убивая. Но пчела защищается, умирая». Вы знаете, что пчела умирает после того, как ужалит? Вот так-то. Она умирает, чтобы защитить. Итак, у каждого живого существа есть метод, соразмерный его силам. Я не согласен с тем, что сделала «Аль-Каида»: они применяют метод, который я не стал бы применять, поэтому я не могу употребить слово «поддерживаю». Но я не выношу им приговор. Как я уже говорил, Джулиус, и, думаю, вам следует это понять: по моему мнению, палестинский вопрос – центральный вопрос нашего времени.

Лицо Фарука – казалось, внезапно, но, по-видимому, подсознательно я уже долго бился над этой загадкой – стало понятным, и я обнаружил поразительное сходство: он – вылитый Роберт Де Ниро, особенно в роли молодого Вито Корлеоне в «Крестном отце 2». Брови прямые, тонкие и черные, лицо – словно из каучука, мгновенно меняющее выражение, улыбка кажется маской, скрывающей то ли скептицизм, то ли застенчивость, поджарая статная фигура – всё при нем. Знаменитый американский актер итальянского происхождения тридцать лет тому назад и безвестный марокканский политический философ сегодня, но оба – на одно лицо. Просто чудо – жизнь повторяет сама себя в таких тривиальных деталях; а ведь я разглядел это сходство лишь потому, что он пару дней не брился, на подбородке и вокруг губ проклюнулась щетина. Но едва я это разглядел, мои мысли стали невольно переключаться на это сравнение снова и снова, отвлекаться на этот ничего не значащий визуальный противовес всему, что происходило между нами на этом застолье.

Что значит улыбка Де Ниро? Он – Де Ниро – улыбается, но чему он улыбается, тебе все равно невдомек. Наверно, оттого я и оторопел при знакомстве с Фаруком. Подсознательно принялся гиперинтерпретировать его улыбку, ассоциируя его лицо с лицом совсем другого человека, читая по его лицу, что оно внушает симпатию, но одновременно – страх. Вот пустяшная причина, из-за которой я прочел по его лицу, что передо мной молодой Де Ниро, обаятельный психопат. И сейчас это лицо, не столь непроницаемое, как опасался я прежде, открыло рот и произнесло: «Для нас Америка – своего рода „Аль-Каида“». Утверждение настолько огульное, что лишено смысла. Оно прозвучало совершенно неубедительно, да и он заявил это без убежденности в своей правоте. Я не нашел нужным с ним спорить, а Халиль ничего не добавил к этим словам. «Америка – своего рода „Аль-Каида“». Эти слова поднялись к потолку вместе с дымом и улетучились. Возможно, пару недель назад, когда этот оратор еще был неизвестной величиной, в них содержался какой-то смысл. Но сейчас Фарук слишком переоценил свои силы, и я почуял, что чаши весов в споре сместились, сместились в мою пользу.