Открытый город - [41]

В субботу я поднялся по крутому склону по Шоссе д’Иксель прямо к Порт де Намюр, пробрался сквозь толпу субботних покупателей, вышел на Авеню Луиз и, сделав крюк, дошел до Королевского дворца. Время от времени, заглядывая в лица женщин, ежившихся от холода на трамвайных остановках, воображал: а вдруг это моя Ома? Всякий раз, когда я бродил по городу, меня посещала мысль, что такое возможно, – может статься, я ее увижу, может статься, я хожу тем же маршрутом, которым много лет ходит она, ею действительно может оказаться одна из этих старушек в ортопедических туфлях, со сморщенной хозяйственной сумкой, порой размышляющая, как поживает единственный сын ее единственной дочери. Но я чуял: это лишь полет ностальгических фантазий, греза про если бы да кабы. Почти никаких зацепок у меня не было, и поиски, если мои жалкие попытки вообще заслуживали такого названия, обратились в пшик и выражались лишь в смутном воспоминании о дне, когда она побывала с нами у скалы Олумо в Нигерии и безмолвно массировала мне плечо. Предаваясь этим мыслям, я задался вопросом: неужто Брюссель заманил меня сюда по загадочным причинам, которых я и предположить не могу, и маршруты, которыми я бездумно хожу по городу, диктует некая логика, никак не связанная с историей моей семьи?

Снова заморосило, но это был скорее сырой туман, чем дождь. Я не прихватил с собой зонт, а потому зашел в Королевский музей изящных искусств, но внутри обнаружил, что мне не до картин – совсем не то настроение. Вышел обратно, в туман. И все остальное время просто бесцельно бродил по парку «Эгмонт» и его угрюмой галерее бронзовых статуй, а потом пришел в Гран Саблон, где антиквары, подозрительно озираясь, тряслись над старинными монетами, которым грош цена, миновал крохотное кафе, куда заходил однажды, второпях заглянул в витрину – там ли моя высокая официантка (нет, ее не видать), – а оттуда дошел до пляс де ля Шапель. Собор на площади напоминал испещренный подтеками корпус затонувшего корабля, а немногочисленные люди вокруг были крохотные и серые, как мошки. Небо, с самого утра хмурое, быстро темнело. Где-то неподалеку находился индийский ресторан – его вывеску я как-то заметил где-то в округе, а теперь вздумал найти его и пообедать. Проходя мимо него в прошлый раз, я обратил внимание на доску с меню, где упоминалось рыбное карри по-гоански, и сейчас мне дико захотелось этого блюда; но я лишь заблудился, скитаясь по району с запущенными муниципальными домами, где граффитисты не пощадили ни одну стену. Мое шерстяное пальто успело намокнуть. Станций метро в непосредственной близости не было, и я вернулся пешком к Порт де Намюр, сел на автобус и доехал до рю Филипп. Сбегал домой, сменил промокшее пальто на куртку и немедленно отправился на встречу с Фаруком в «Каза Ботельу».

Трое мужчин, сидевших в углу зала, играли в карты. Их неряшливая одежда, медлительная выверенность жестов, чаща бутылок на столе – всё это в совокупности создавало впечатление живой картины, точной копии с Сезанна. Совпала даже такая деталь, как пышные усы одного из мужчин: я мог бы покляcться, что уже видал их на холсте в Музее современного искусства. В зале было людно, но, входя, я увидел в глубине, за столиком у окна, Фарука. Он помахал рукой, улыбнулся. Рядом с ним сидел какой-то мужчина, и, когда я подошел, оба встали.

– Джулиус, – сказал Фарук, – я хочу познакомить вас с Халилем. Один из моих друзей – строго говоря, я могу назвать его своим лучшим другом. Халиль, это Джулиус – больше, чем просто клиент.

Я пожал им руки, и мы уселись за стол. Выпивать они уже начали – перед обоими стояли бутылки пива «Шиме», оба курили сигареты. За спиной Халиля, едва различимая в табачном дыму, висела табличка, предостерегавшая, что курить в ресторане воспрещается. К этому обязывал новый закон; он вступил в силу всего несколько дней назад, в начале наступившего года, и похоже, никто – ни посетители, ни хозяева – не настаивал на его соблюдении. Официантка – с ней Фарук и Халиль были, похоже, на дружеской ноге – подошла принять мой заказ.

– Она говорит по-английски, – сказал Халиль по-английски, – а я – нет.

Мы засмеялись, но он сказал правду: из всех английских фраз, произнесенных им в беседе со мной, эта была самой связной. Я заказал бутылку «Шиме».

Халиль – круглолицый, общительный – допрашивал меня на французском. Он спросил, откуда я; я ответил на английском. Он поинтересовался, что я делаю в Брюсселе; мой ответ был правдивым, но не без лукавства.

– Вот этот человек только что женился, – сказал Фарук.

Я поздравил его и спросил, женат ли Фарук. Оба засмеялись, а Фарук покачал головой и сказал:

– Пока нет.

Халиль сказал мне что-то, произнес, если я правильно расслышал, что-то вроде: «Америка – великая страна, которая вовсе не великая страна». Я попросил его говорить чуть помедленнее, потому что французским владею ненамного лучше, чем он – английским.

– В Америке правда есть левые? – спросил он.

– Халиль, видите ли, марксист, – сказал Фарук беззлобно-насмешливым тоном.

– Да, – сказал я, – в Америке есть левые, они очень активны.