Открытый город - [30]

В тот день моим мучениям пришел конец, я вернулся в свою казарму. Переоделся в чистую форму, начистил ботинки, поправил берет и собрал всё необходимое для вечерней самоподготовки. На следующее утро, когда у нас был урок черчения, Мусибау появился снова. Перекинулся парой слов с учителем и вызвал меня к доске. Несколько секунд простоял безмолвно, лицом к классу. А затем снова отбарабанил свою речь, которую успел отшлифовать, превратить в минималистическое обвинительное заключение: «Этот мальчик – вор. Он украл газету – газету, законным владельцем которой был сотрудник педагогического состава. Он позорит Федеральную Республику Нигерия, и вооруженные силы Федеральной Республики Нигерия, и Нигерийскую военную школу! Он не обдумал последствия своего поступка и теперь будет наказан».

Мусибау жестом велел мне расстегнуть железную застежку на шортах. Я обнажил ягодицы и нагнулся, держась за школьную доску. Он стал бить меня тростью. Ему приходилось напрягать силы, и он потел от натуги, методично хлеща меня тростью. Я вздрагивал, но сдерживал слезы, в то время как рубцы быстро набухали, образуя отчетливые линии. Я предполагал, что он ограничится шестью ударами, но после шестого он лишь помедлил, а затем продолжил и унялся только после двенадцатого. Мои одноклассники молчали. Я пользовался популярностью у ровесников, и меня искренне жалели. Я снова натянул шорты. Сидеть было больно; всё тело горело. Учитель черчения возобновил урок, никак не прокомментировав случившееся.

Когда семестр закончился и я приехал домой, то не стал рассказывать об этом матери – нельзя было рассказывать. Если бы я не заставил себя вернуться к нормальной школьной жизни, то мог бы скатиться на дно. Я приучил себя не вскипать от ярости, когда старшекурсники звали меня «Дейли Конкордом». Младшекурсники мне ничего в лицо не говорили. Я частично восстановил свою честь, и, собственно, мое поведение под тростью само по себе стало небольшой легендой. В некоторых версиях я получил двадцать четыре удара по спине; в других кровь текла рекой, а я сказал Мусибау, что самое лучшее для него – пойти повеситься. Я приобрел репутацию смельчака и – то ли по случайному совпадению, то ли нет – также стал хорошо учиться. На четвертом курсе я обрел популярность у девочек из кое-каких местных школ и выпестовал в себе несколько бессердечную самоуверенность. На последнем году учебы в НВШ меня сделали старшим по медицинской части. Некоторые приятели говорили: если бы не инцидент с Мусибау, меня могли бы сделать даже старостой школы.

Окончание моей жизни в стенах школы совпало с окончанием моей жизни в Нигерии. Мать знала, что я буду сдавать SAT [29], но не знала, что я подаю документы в американские колледжи: я арендовал абонентский ящик на почте, и это помогало заметать следы. Все свои мизерные сбережения я потратил на сборы за подачу документов. В Бруклин-колледже, Хаверфорде (эти названия я выбрал из потрепанного тома в библиотеке Информационной службы США в Лагосе) мне не посчастливилось. В Макалестер меня взяли, но не предложили ни цента; а вот в Максвелл приняли и предоставили полную стипендию. Итак, курс был проложен. Заняв денег у своих дядюшек, я взял билет до Нью-Йорка, чтобы начать жизнь в новой стране всецело по своим правилам.

7

Зима шла своим чередом, но погода не становилась заметно холоднее. Я окончательно решил израсходовать на поездку в Брюссель весь свой отпуск – три недели с небольшим гаком. Отпускных дней накопилось столько, что жить в гостинице или даже в хостеле было бы непрактично, и тогда я зашел в интернет и нашел в центральном округе квартиру, которую сдавали в краткосрочную аренду. Судя по фото, обставлена она была очень просто, почти по-спартански; то есть для моих целей подходила идеально. Я обменялся несколькими электронными письмами с женщиной по имени Майкен и, едва решив вопрос с жильем, взял авиабилет, чтобы вылететь на ближайших выходных.

Моей соседкой в самолете была пожилая дама. Старше моей матери, но, пожалуй, не настолько, чтобы годиться мне в бабушки. Мы заняли места молча, а когда до меня впервые донесся ее голос, прозвучал он из темноты. Я сидел с закрытыми глазами: испытывал облегчение оттого, что закончился долгий день после ночного дежурства и сборов в дорогу. Глядя на мир сквозь пелену переутомления, я укладывал чемодан, ехал на метро в аэропорт Кеннеди, пробивался сквозь сумятицу предпраздничной толпы и подавлял в себе возмущение бестолковыми сотрудниками третьего терминала. Наконец, усевшись в самолете, я откинулся на спинку кресла, чтобы вздремнуть, пока другие пассажиры еще рассаживаются и убирают ручную кладь.

Обычно человек, сидящий рядом, пробуждал во мне любопытство – правда, почти всякий раз оно оборачивалось разочарованием. Я очень скоро обнаруживал, что мне не терпится прекратить разговор ни о чем и, удостоверившись в отсутствии общих интересов, снова уткнуться в книгу. Но в этом случае соседка явилась, когда я уже спал. Я был в маске для сна и только после взлета, услышав лязг тележки с напитками, вернулся к жизни и снял маску. Глаза открыл не сразу; раздумывал, стоит ли прерывать сон ради бортового питания, и склонялся к не решительности. Тогда-то я и услышал ее голос – сдержанный голос пожилой женщины.